Гуманитарное знание и вызовы времени - [159]
Что бы, к примеру, мы знали о трагедиях Таджикистана и русских в Таджикистане после распада СССР, не будь романа А. Волоса «Хуррамабад» [2000]? Уже начали забывать безумие Чеченской войны; Вяч. Миронов, а за ним З. Прилепин напомнили романами «Я был на этой войне» и «Патологии» [2004]. А. Терехов, используя опыт работы директором пресс-центра префектуры Западного административного округа Москвы, понарассказал в романе «Немцы» [2011] такого о нравах новейшей русской администрации, что бледнеют персонажи бюрократов Салтыкова-Щедрина. Широкий метафоризм книги заставляет, кстати, вспомнить многочисленные образы немцев в нашей литературе. Об одном из них, Штольце, Гончаров заметил в статье «Лучше поздно, чем никогда»:
«Меня упрекали за это лицо <…> Отчего немца, а не русского поставил я в противоположность Обломову? <…>
Особенно, кажется, славянофилы – и за нелестный образ Обломова и всего более за немца – не хотели меня, так сказать, знать. Покойный Ф. И. Тютчев однажды ласково, с свойственной ему мягкостью, упрекая меня, спросил “зачем я взял Штольца!” Я повинился в ошибке, сказав, что сделал это случайно: под руку, мол, подвернулся!
Между тем, кажется, помимо моей воли – тут ошибки собственно не было, если принять во внимание ту роль, какую играли и играют до сих пор в русской жизни и немецкий элемент, и немцы. Еще доселе они у нас учители, профессоры, механики, инженеры, техники по всем частям. Лучшие и богатые отрасли промышленности, торговых и других предприятий в их руках.
Это, конечно, досадно, но справедливо – и причины этого порядка дел истекают все из той же обломовщины (между прочим, из крепостного права), главный мотив которой набросан мною в “Сне Обломова”.
Я вижу, однако, что неспроста подвернулся мне немец под руку – и должно быть тогда (я теперь забыл) мне противно было брать чисто немецкого немца. Я взял родившегося здесь и обрусевшего немца и немецкую систему неизнеженного, бодрого и практического воспитания.
Обрусевшие немцы (например, остзейцы) сливаются, хотя туго и медленно, с русскою жизнию – и, нет сомнения, сольются когда-нибудь совсем. Отрицать полезность этого притока постороннего элемента к русской жизни – и несправедливо, и нельзя. Они вносят во все роды и виды деятельности прежде всего свое терпение, perseverance [настойчивость, упорство. – В. М.] своей расы, а затем и много других качеств, и где бы ни было – в армии, во флоте, в администрации, в науке – словом, всюду они служат с Россией и России и большею частию становятся ее детьми»[437].
Не могу судить, знал или нет Терехов это выказывание Гончарова, но его «Немцы» являются очевидной противоположностью, и слова Гончарова позволяют проникнуть в смысл этого метафорического названия. Тереховские «немцы» не обладают ни одним из качеств, упомянутых Гончаровым, и, безусловно, не являются детьми России. Они – лживые, подлые, обезумевшие от жажды денег и власти, приносящей деньги, – захватчики, разрушающие Россию, хотя и носят русские фамилии, а все немцы в качестве основных персонажей – выродившиеся потомки тех, энергичных, честных немцев, о которых писал Гончаров.
Если так, будущее России выглядит безрадостным, ибо тереховские персонажи – наши современники, хорошо узнаваемые, свидетельствуют о явной деградации когда-то перспективного слоя, а ничего другого не осталось, кроме захватчиков – «немцев» и покорного, порабощенного ими населения.
Наша литература о былом, близком и далеком, выполняет сейчас очень тяжелую для читателя работу: читатель должен отказаться от «прокрустова» (идеологического) прошлого, историю которого изучало несколько поколений людей.
Благодаря литературе избавляемся от абсолютизма (советской) идеологии. И здесь очевидно зияние между тем, чего достигла литература (по изживанию большевистского, монологического сознания, разрушающего тонкие структуры личности), и умонастроениями значительной массы населения, сожалеющей о крахе СССР и даже (пусть куда меньшая часть народа) о крахе царской монархии.
Современная литература, конечно, не вылечивает от этих архаических стереотипов, но дает повод задуматься над ними, над тем, насколько они соответствуют природе человека. В романе Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик» [2006] главный герой, католический священник еврейской христианской общины в Хайфе, беседует с папой Иоанном Павлом II:
«У иудеев, как и у христиан, человек стоит в центре, не Бог. Бога никто не видел. В человеке надо видеть Бога… А у греков в центре – Истина. Принцип Истины. И человека ради этого принципа можно уничтожить. Мне не нужна такая истина, которая уничтожает человека. <…> Больше того, тот, кто уничтожает человека, уничтожает и Бога. Церковь виновата перед евреями! В городе Эмске нас расстреливали [фашисты. – В. М.] на площади между двумя храмами – католическим и православным! Церковь изгнала и прокляла евреев и заплатила за это всеми последующими разделениями, всеми схизмами. И эти разделения покрывают Церковь позором до сегодняшнего дня. Где кафоличность? Где соборность?
