Гуманитарное знание и вызовы времени - [149]
«Бессмысленный и беспощадный русский бунт», как называл его Пушкин, вдруг получил интеллектуальную санкцию. Большинство российской интеллигенции сочло себя соучастниками и вдохновителями этого грандиозного массового людодерства, не сумев растождествить себя с дьявольскими инициациями, сдавалось на милость торжествующего плебса[413], так и не победив дьяволова искуса. Интеллигенцию обвиняли в том, что она породила большевистскую революцию. На это ответил Георгий Федотов: «Есть взгляд, который делает большевизм самым последовательным выражением русской интеллигенции. Нет ничего более ошибочного. <…> Самая природа большевизма максимально противоположна русской интеллигенции»[414].
Преодолеть двойника попытался ставший великим поэтом, поднявшийся на европейский уровень культуры, родившийся в деревне крестьянский сын Сергей Есенин, заплатив за этот невероятный по духовной силе жест самоубийством (но потом, не в поэме).
У Есенина – противостояние зазеркалью. В поэме «Черный человек» поэту является страшный собеседник, уверяющий поэта в том, что он, поэт, абсолютный грешник. Образом Черного человека Есенин подчеркивает свою преемственность с Пушкиным. Напомню, что в трагедии Пушкина рассказывается, как некий Черный человек ходил и за Моцартом перед тем, как его убил Сальери. Мрак наступал на Моцарта, он ответил на него «Реквиемом». Мрак наступал и на Есенина, пришелец хотел, чтобы поэт поверил в свою духовную гибель. Но Сергей Есенин знал, что в нем есть и нечто другое, высшее, которое к словам Черного человека не сводится. Поэт отвергает Черного человека, швырнув в него тростью, как некогда Лютер кинул в черта чернильницей. Жест мощный и символический.
Но в реальной жизни двойник побеждал.
В 1924 г., за год до смерти, поэт пишет в стихотворении «Русь советская»:
Сельская молодежь «поет агитки Бедного Демьяна», убежденного большевика, и поэзия Есенина в деревне не нужна, да и сам он «здесь, кажется, не нужен». Поднявшийся из народа до высот европейской культуры не принят народом. У Достоевского речь шла о возникновении нового культурного типа России, тип этот возник в результате некоего духовного усилия по переработке культурных смыслов мировой, в основном европейской цивилизации. Этот тип и представлял Россию в мире. Беда и историческая трагедия заключалась в том, что наработанные этим слоем смыслы были отринуты, а их носители либо уничтоженные, либо изгнанные из страны, не сумели противостоять своим двойникам, так что высокие смыслы ушли из русской жизни. Повторим, русский культурно-исторический тип совершил самокастрацию. Сейчас мы стараемся их вернуть, в расчете на то, что они будут определять, разумеется, не политику, не социальную жизнь, а то, что они и должны определять, – нашу духовную жизнь. Но возможно это только как противостояние массовой культуре и в отстаивании свободы лица.
И. В. Кондаков. От Логоса – к «Глобусу»
(Еще о русском литературоцентризме[415])
Переход от литературоцентричной модели гуманитарного знания к медиацентричной, казалось бы, однозначно детерминирован и новой информационной средой, и современными медиатехнологиями, и навыками аудитории, сегодня более приспособленной к тестам и клипам, нежели к креативному мышлению и проблемному подходу. Однако радость приобщения к современным телевизионным и компьютерным средствам коммуникации оказалась недолгой: довольно быстро выявились и ущербные стороны медиализации культуры: иллюстративность, вторичность, облегченность аудиовизуальной информации по сравнению с вербальными текстами и инструментами, а главное, невольное отвыкание от творческого поиска и самостоятельного мышления, от речевой практики и словесной семиотики, от самого процесса чтения (вчитывания, перечитывания и т. п.), предполагающего многократное обращение к тексту, его интерпретации и переосмыслению в различных контекстах.
Преобладание видеоряда над словесностью в процессе приобщения к культуре; приоритет зрелищности, в том числе непосредственно являющейся результатом воздействия кино и телевидения (оставляю в стороне эффекты, порожденные слушанием современной поп– и рок-музыки, а также интернет-общением, также входящими в состав медиакультуры), – неизбежный культурный фактор конца XX – начала XXI в., который нельзя не учитывать в современной гуманитаристике. Но учитывать – это не значит только поддаваться ему или, точнее, слепо подчиняться как своего рода «мейнстриму» культурно-исторического процесса.
