Гуляш из турула - [50]

Перечень сражений открывается 899 годом (битва на реке Брента, когда венгры разоряли Ломбардию), а за ним следуют 926 год (сражение под Санкт-Галленом, когда грабили Апеннинский полуостров) и 955-й (позорное поражение под Аугсбургом). Тут не хватает проигранной королю Генриху I в 933 году битвы под Мерзебургом, но не стоит мелочиться — из одних только мадьярских набегов на Западную Европу можно было бы выложить несколько каменных кругов. И все же за какую такую отчизну сражались мадьярские завоеватели в X веке? Во имя какой «Patria» безжалостные всадники убивали и захватывали в плен европейцев, за какую родину под Аугсбургом были повешены Булчу и Лехел? И почему вся Европа молилась: «От жестоких венгров упаси нас, Боже!» — если они просто сражались за свою родину? И только потому, что после битвы на реке Лех у Аугсбурга они были уже не в состоянии, как прежде, растаптывать Европу своими лошадьми, им пришлось обустроить свою «Patria» на Паннонской равнине.

На других камнях увековечены поражения, которые мадьяры потерпели от рук мусульман в битвах под Варной, Мохачем, Никополисом; а также победа под Нандорфехерваром, героическая оборона Эгера, Кёсега и Сигетвара в XVI веке, битвы времен восстания Ференца Ракоци, сражения 1848–1849 годов — весь героический и неоспоримый пантеон подвигов венгерского оружия. У плит, посвященных Второй мировой войне, становится интересней. Сороковые годы представлены тут боями на Восточном фронте: под Уманью (1941), Воронежем (1943), Обертином (1944) — там, где истекала кровью 2-я армия гонведов. Этот этап заканчивается обороной Буды от русских в 1945 году, когда, потеряв Пешт, гвардейцы «Скрещенных стрел» еще месяц сопротивлялись на холмах правого берега столицы. А значит, этот мемориал в какой-то мере является памятником венгерскому фашизму. Здесь Венгрия Кошута соседствует с Венгрией Салаши, нилашисты, отстреливающиеся в Буде, — с венгерскими повстанцами: возле даты «1945» стоит дата «1956» и место — «Будапешт». Как видно, достаточным основанием для каменщика, который высек эти даты рядом, было то, что в обоих случаях борьба велась с Красной армией. Так что убитые русскими нилашисты удостоились тех же почестей, что и будапештские повстанцы, павшие осенью 1956-го.

Я был на месте массовой казни под Мохачем. Само собой, был я и в Будапеште, и в Белграде, был в Эгере, где видел замок и памятник Иштвану Добо[130], который так стойко сопротивлялся туркам. Но кто, попивая «Уникум» в Буде, будет думать о том, как нилашисты с немцами отбивались там от красноармейцев весной 1945 года? Кто, смакуя ракию у стен белградского Калемегдана[131], будет вспоминать, как Янош Хуньяди дал там под зад коленом спесивым османам? Кто за стаканчиком «эгри бикавера» будет рассуждать о героизме защитников Эгера, которые — как считали турки — своим небывалым мужеством были обязаны тому, что пьют бычью кровь?

Мохач, однако, забыть невозможно.

Мавзолей расположен в нескольких десятках километров от города. Нужно ехать по пятьдесят шестой дороге в сторону границы с Хорватией в Удваре и в нужном месте повернуть направо на Шаторхей.

Я приезжаю туда в конце дня; медленно и неуверенно заходящее солнце удлиняет тени деревьев и памятников в честь погибших. Я вхожу на поле, где 29 августа 1526 года двадцатипятитысячная венгерская армия стояла напротив почти шестидесятитысячного войска Сулеймана Великолепного и после кратковременной победы в первой схватке была полностью уничтожена. Приближается время закрытия, но сторож, охраняющий этот парк национальной трагедии, узнав, что я из Польши, позволяет мне войти и спокойно осмотреть музей, даже не покупая билета.

«Здесь, в братских могилах, есть и рыцари из Польши», — радуется он искренне и широким жестом с гордостью обводит хозяйство, которым заведует: в пяти братских могилах лежит более пятнадцати тысяч скелетов. Брожу в одиночестве по полю битвы, под моими ногами — рвы, в которых одно на другом сложены тела жертв. Погребла их здесь после битвы Доротта Канижай, хозяйка замка Шиклош. На снимках, висящих у входа, видны груды скелетов. Вокруг братских могил стоят памятники авторства четырех венгерских скульпторов. Одна статуя представляет короля Людовика (Лайоша) II, который утопился в окрестной речке, ретируясь после проигранного сражения; другая — Сулеймана, который не утопился, потому что победил; есть там фигуры вождей и перечисляются места гибели неизвестных рыцарей. На знаменитой картине Берталана Секея «Обнаружение тела короля Людовика II», выставленной в Национальной галерее в Будайском замке, павший король, которого только что вытащили из мутной речки, выглядит как Иисус Христос, снятый с креста: красив и исполнен достоинства. Зато деревянные статуи мохачского мавзолея кажутся фигурками в тире или куколками-бибабо из кукольного театра. А скелеты на фотографиях у входа, те самые скелеты, что лежат в земле под моими ногами, напоминают мне маленьких пластмассовых кощеев, каких когда-то вешали водители над зеркальцем автомобиля. Я возвращаюсь к машине, радостно провожаемый управляющим этим грустным веселым местечком. Он рекомендует мне лучшие из окрестных пивных и винных погребов и настоятельно советует поесть в вендеглё в соседнем местечке Сайк. Время позднее, поэтому приходится оставить пятнадцать тысяч скелетов вместе с деревянным Сулейманом Великолепным и Людовиком II и двинуться на поиски ужина и ночлега в Печ. Я еду по пустой окольной дороге через поселки Шаторхей и Надьньярад, пересекаю недостроенный по сей день участок автострады М6, которая должна соединить Будапешт с хорватской границей, проезжаю городок Бой и попадаю на пятьдесят седьмую дорогу. Скоро увижу огни Печа и вырастающие за спиной города холмы горы Мечек — объект патриотических вздохов неудавшегося печского поэта. Остановлюсь, скорее всего, в пансионате «Кальвария» на улице Кальварии. А перед сном пойду пропустить стаканчик вина в бар на улице Капталани у Кафедральной площади. Адмирал Хорти по-прежнему будет испепелять меня суровым взором со стены и заносчиво выпячивать орденоносную грудь, а вино по-прежнему будет дешевым и кислым.