Грязный лгун - [23]

И впервые в жизни мне кажется, что он понял мой намек. Выражение его лица меняется, он говорит:

— Извини, — и похоже, что искренне. — Эй, извини меня, — и спрашивает, хочу ли я поделиться с ним.

— Почему ты спрашиваешь?

Он что, хочет, чтобы теперь я стал его лучшим другом — один раз извинился и теперь хочет, чтобы я забыл, что он никогда на самом деле не любил меня?

— Потому что, может, я смогу тебе помочь, — отвечает он, и я закатываю глаза. — Доверься мне. Я же ведь не родился взрослым.

Я попытался представить его в моем возрасте, но я видел всего лишь одну его детскую фотографию, и на ней он был намного младше меня и совершенно не был похож на себя, какой он теперь, и непохож на меня, и потому я не могу точно себе его представить.

Я качаю головой. Я не хочу рассказывать ему о Ласи.

Я не хочу, чтобы он спрашивал о ней, о ее внешности, что мне в ней нравится и что ей нравится во мне. Я не хочу, чтобы он опекал меня в этом вопросе, чтобы он говорил, что я перегнул палку, что я сам пойму, что к чему, когда подрасту.

— Это может быть тяжело, — говорит он.

Я подумал о том, что, когда отец и мать расстались, ему это далось не так уж и тяжело, нам с мамой было куда тяжелее.

— Я думаю, да.

Он кивает головой.

— Ты правильно думаешь. — Он одаривает меня своей отстраненной улыбкой, как всегда, когда считает, что говорит что-то умное.

— Сейчас я хочу просто побыть один, — говорю я, все еще забившись в угол кровати, все еще прижимая к себе колени, потому что боюсь их отпускать.

— Хорошо, — говорит отец, — я все понимаю.

Я позволяю ему так думать, позволяю ему считать, что короткая беседа с ним помогла мне, потому что так проще, чем пытаться объяснить ему правду.

Подойдя к двери, он останавливается.

— Бенджи, — говорит он, чтобы я посмотрел да на него; пристально смотрит мне в глаза, изучает меня. Я молчу. — Ну, если захочешь поговорить, ты понимаешь меня, хорошо?

— Конечно, пап, — и я улыбаюсь ему, так же как я улыбаюсь своим учителям, улыбаюсь, чтобы польстить ему, но улыбка не выдает моих чувств.

Желая все это забыть

07 часов 13 минут. Понедельник

Музыка звучит так, будто где-то глубоко в пещере театр дает представление о том, как выглядит ад, стирая краски с драгоценных камней.

Голос певца — крик боли, заглушающий музыку.

Это нарастающий голос умирающего демона, звучащий в наушниках.

Громкий.

Злой.

Но в нем также есть и грусть, и эта грусть — я, это-то меня и утешает в музыке. Она обволакивает грусть, защищая ее от злобы и ненависти.

То же самое с фильмами ужасов. Я смотрю их, потому что зло остается по ту сторону экрана телевизора и не может выбраться оттуда, чтобы дотянуться до меня. Я могу быть в безопасности, Держа демонов поблизости, но обособленно. Я могу раствориться в голубом мерцании телевизора, растаять, как туман, позволить кошмарам доиграть все до конца там, а не в моей душе.

Автобус едет так, словно дорогу сотрясает несильное землетрясение — мои зубы постукивают, как и заиндевевшие стекла, когда он подпрыгивает на выбоинах и трещинах в асфальте.

Деревья тоже исчезают из виду, как только мы их проезжаем. Колеса неизменно несут меня в даль, оставляя все остальное позади.

Запись звучит в моих ушах — электрический ток бежит быстрее автобуса и выдает информацию в виде музыки, которая звучит как в аду. Я пытаюсь представить себе конец света, пока мы едем. И я ничего не слышу, кроме душераздирающих звуков песни.

Я вижу, как другие шевелят губами — девочка напротив разговаривает со своей соседкой. Я вижу, что они говорят, но не слышу их: меня наполняют звуки, похожие на волчий вой, и мне нравится, что только я могу слышать их пронзительную жалобу.

14 часов 08 минут. Понедельник

Я целый день не обращал внимания на Рианну.

Я пытался найти в ней то, что я ненавижу.

Я ненавижу ее друзей, таких, как Кам, которые носят стильную одежду и ждут комплиментов от других, чтобы похвастаться тем, сколько это стоит и что это последние новинки.

Меня раздражает, что Рианна не ненавидит их так, как я, что она позволяет им давать ей понять, что они лучше, и соглашается с тем, что быть похожим на них — значит быть нормальным.

Меня бесит, что она иногда ведет себя так, будто она вообще ни о чем не думает, хота по ее глазам видно, что это не так.

Я хочу ненавидеть ее, чтобы в следующий раз, когда я буду говорить с Ласи, я мог сказать ей, что люблю ее и только ее.

Но чем больше причин я нахожу, чтобы ненавидеть Рианну, тем больше я убеждаюсь, что это именно то, что мне в ней нравится.

Я становлюсь сам не свой, когда захожу в класс, потому что я больше не смогу избегать ее. Она будет ждать меня, ждать, что я с ней заговорю, она гадает, будем ли мы теперь вести себя по-другому, буду ли я вести себя как ее парень или нет.

Я не собираюсь этого делать.

Я не собираюсь вести себя так, как те парочки в коридорах, которые виснут друг на друге, которым нужно, чтобы их все видели и чтобы им не было так одиноко.

Я не собираюсь заставлять себя болтать о ерунде до урока.

Я не хочу думать о том, должен ли я сегодня сесть рядом с ней, а не в стороне, как раньше.

Все это я просто ненавижу, и я стараюсь убедить себя в том, что это она виновата в моей нервозности, в моей неуклюжести, в моем стыде.