Грязный лгун - [12]

Один за другим остальные заходят в класс, занимают места вокруг меня, словно стена, возводящаяся вокруг города. Хотел бы я чувствовать себя таким же защищенным.

Я ни на кого не смотрю и держу руку под футболкой, пытаясь умерить бешеный стук моего сердца, надавив на него, словно зажимаю рану, чтобы остановить кровь.

Но затем заходит Рианна, и на мгновение я вспоминаю, что значит быть живым и какой невероятной иногда кажется жизнь, даже в худшем своем проявлении — такие моменты с лихвой окупают все плохое, что может произойти.

Я наблюдаю за ней, опустив голову, лицо закрыто волосами, я смотрю, как она идет, держа голову прямо, ни разу не обернулась, чтобы посмотреть на меня, смотрит только на ряд у окна, где она обычно сидит.

Интересно, знает ли она, известно ли ей, что на нее смотрят, идет ли она более плавно, старается ли она быть еще красивее только для меня?

Сама мысль об этом успокаивает и радует душу.

Она садится в самом начале ряда у окна. Она убирает волосы с лица и заводит их за ухо, и слегка, поворачивается, так что мне видно ее лицо, изгиб носа, ее идеально очерченные губы — от природы красные, как клубника.

Я вижу, как она оборачивается, как ее взгляд скользит по соседнему ряду, потом по следующему… Она оглядывает дальние ряды, а когда замечает меня, ее взгляд останавливается, и я чувствую, как все холодеет у меня внутри.

На ее губах мелькнула улыбка, и. она отвернулась.

Я пытаюсь убедить себя, что я ничего не ви-Дел, что мне это все только показалось, что, может быть, она совсем и не улыбалась, а просто — собиралась чихнуть.

Мне мама раньше всегда говорила: «Ну, ты никогда ничем недоволен!», потому что я никогда не позволял себе слишком сильно радоваться, когда на Рождество или на день рождения она дарила мне именно то, чего я хотел больше всего на свете. Потому что мне не хотелось верить, что это было на самом деле, и всегда казалось, что я всего лишь замечтался. Потому что если я ни на что не надеюсь, то ничто не сможет меня огорчить или причинить мне боль.

Весь урок я не свожу с нее глаз.

Я наблюдаю за каждым ее движением, за каждым жестом руки, затем, как она прикрывает ладошкой рот, словно котенок, когда он лижет лапку, умываясь.

Она больше на меня не смотрит.

Она даже ни разу не взглянула направо от себя за все сорок две минуты, и я уверен — это все была игра моего воображения. Я ненавижу себя за то, что позволяя себе хоть на мгновение поверить в то, что она улыбнулась мне.

14 часов 51 минута. Четверг

За пять минут до звонка у меня уже собраны книги, за три минуты я уже готов бежать. Когда на часах над моей головой секундная стрелка прошла цифру девять, я начал подниматься. А когда первые звуки звонка разнеслись по коридору, я уже стоял у двери.

Я думаю только о свежем воздухе.

В классе я не мог дышать, воздух казался горячмм: сначала на моем лбу выступили капельки пота, потом на спине, а потом ручейки заструились ио телу и на меня постепенно начинало давить все, что было в комнате. Голос учителя — он зажимает мою шею, как тиски, и каждое его слово закручивает их сильнее и сильнее.

Спотыкаясь, я бреду к выходу, где солнце светит через дверь, словно свет, струящийся с небес в кино.

Я чувствую то, что, должно быть, чувствует только что родившийся ребенок, делающий свой первый вдох — воздух в легких. Я облокачиваюсь о стену школы и медленно сползаю вниз, на землю.

За мной следует толпа.

Тысячи кроссовок вываливают на улицу, разбредаются по асфальту, удаляются от меня, направляясь к автобусам или машинам или еще куда-нибудь после занятий. Я тоже должен был быть в этом потоке, должен был встретиться с Сяном, должен был затуманить свой мозг дымком, который заставит меня забыть то обжигающее чувство внутри, которое я испытывал последние сорок минут, как будто я ненадолго спустился в ад.

Но я не настроен на это сегодня. Я хочу сидеть здесь, пока все не пройдут.

Я хочу смотреть на то, как солнце садится за деревья.

Я хочу дождаться утра, глядя на звезды.

Я хочу сидеть не шевелясь, пока кто-нибудь не подойдет и не спросит, жив я или мертв — может быть, тогда я и сам это пойму.

Но все это проходит, как только я вижу, как выходит она, вижу ее обтрепанные джинсы, ботинки, шаркающие по асфальту. Она отстает от других, и я хочу спрятаться за угол.

Потом она замечает меня, к уже слишком поздно.

— Привет, — говорит она.

За мной только кирпичная стена, рядом тоже никого нет, и я не могу притвориться, что не расслышал. Я поднимаю руку, чтобы помахать ей, но быстро опускаю, — вдруг это ее обидит и она решит не связываться со мной.

Она подходит ко мне, как к бродячей собаке — настороженно, гадая, укушу ли я, если она меня приласкает.

— Что ты здесь делаешь? — спрашивает она.

Я чувствую, как меня что-то душит, но ее голос заставляет меня это преодолеть, как песня, которой подпеваешь, несмотря на то, что стесняешься того, как ты поешь, того, что на тебя смотрят другие, что не знаешь слов.

— Я не знаю, наверное, жду, — отвечаю я.

— Чего?

— Чего-нибудь… завтрашнего дня, ночи, я не знаю. Просто жду. — И я подумал, что она вздохнет и уйдет.

— Не возражаешь, если я подожду с тобой? — спрашивает она и, не дожидаясь ответа, просто садится рядом со мной на асфальт, подобрав под себя ноги, и начинает играть белой бахромой своих обтрепанных джинсов.