Грядущие дни - [8]

В двадцатом веке ход изменений шел еще быстрее, чем в девятнадцатом. А в двадцать первом стремительный рост людских изобретений совершенно затмил тихое, идиллическое время Виктории.

На первом плане нужно поставить новые пути сообщения, которые совершенно перевернули всю человеческую жизнь.

Первым шагом были железные дороги. Но к 2000 году они совершенно вышли из употребления. Линии дорог со снятыми рельсами представляли собой теперь только бесполезные насыпи и длинные рвы. Старые мощеные дороги, варварски уложенные щебнем, грубо утрамбованные ручным молотом или неуклюжим катком, полные разного сора, избитые конскими копытами и колесами телег, уступили место гладким путям с настилкой из особого вещества, названного идамитом, по имени изобретателя. В истории человечества идамит занимает место рядом с книгопечатанием и паром. Каждое из этих трех нововведений послужило началом особой эпохи.

Когда Идам сделал свое изобретение, он, по-видимому, думал только о том, чтобы найти дешевый суррогат каучука, его состав стоил несколько шиллингов за тонну. Но результатов изобретения нельзя никогда предвидеть заранее. Гений другого человека, по имени Уорминг, указал на возможность использования этого материала не только для колесных шин, но также и для настилки дорог. Уорминг и организовал огромную сеть идамитовых путей, которая в течение очень короткого времени опутала собою весь земной шар.

Эти пути разделялись продольно на несколько полос. Две крайние полосы слева и справа были назначены для велосипедистов и для всех других экипажей со скоростью не больше 25 миль в час. Две следующие полосы назначались для скоростей до ста миль в час. Среднюю полосу Уорминг, несмотря на все насмешки критиков, оставил для проезда экипажей со скоростью больше ста миль в час.

В первые десять лет этой средней полосой не пользовались. Но еще при жизни Уорминга она наполнилась вереницей экипажей большой скорости. Это были экипажи очень легкой постройки; колеса у них были огромные — диаметром двадцать — тридцать футов, и скорость их с каждым годом все более приближалась к двумстам милям в час.

Одновременно с этим произошла и другая революция, не менее важная для жизни городов. Электрическое отопление вытеснило все другие способы. Уже с 2013 года под страхом наказания запрещалось разводить огонь, который не давал бы полного сгорания дыма. Потом все улицы, перекрестки и площади Лондона были покрыты крышей из новоизобретенного стекловидного вещества. Над всем Лондоном была теперь сплошная кровля.

Отменили устарелое запрещение строить дома выше определенной нормы. И Лондон из плоского моря мелких домов архаического вида принял цивилизованный вид и поднялся к небу. Городское управление, кроме обычных забот о водоснабжении, освещении и канализации, приняло на себя еще одну задачу — вентиляцию.

Слишком долго было бы описывать все изменения общественных и материальных условий за эти двести лет: появились летательные машины, частное хозяйство заменили огромные гостиницы, земледельцы переселились в города и оттуда стали выезжать ежедневно на работу, деревни совершенно опустели, но зато до огромных пределов расширились немногие уцелевшие города — во всей Англии осталось четыре города, каждый с населением больше десяти миллионов.

Вместо того чтобы описывать все это, мы должны вернуться к истории Дэнтона и Элизабет. Они опять были вместе, но все еще не могли вступить в брак — у Дэнтона не было денег. Элизабет, по обычаю, могла получить наследство своей матери только тогда, когда ей исполнится 21 год. Но ведь теперь Элизабет было только восемнадцать! Она не знала, что можно было возложить свои надежды на наличные деньги, а у Дэнтона не хватало духу, чтобы намекнуть ей об этом. Таким образом, их союз не мог осуществиться. Элизабет говорила, что она очень страдает, что только Дэнтон понимает ее горе и что без него она совершенно несчастна. Дэнтон повторял, что сердце его стремится к ней и днем и ночью. Они думали только о том, чтобы встречаться как можно чаще для разговоров об общем горе.

Однажды они встретились на своем обычном месте — на станции аэропланов. Место это было там, где во времена Виктории Уимблдонская дорога выходила в поля. Но только теперь дело происходило на высоте 800 футов над землей. Отсюда открывался обширный вид на весь Лондон. Но трудно было бы описать это зрелище древнему жителю Лондона XIX века. Пришлось бы ему напомнить о Хрустальном дворце, о больших новых отелях его эпохи (в сущности говоря, это были довольно скромные постройки, хотя они и назывались «слонообразными»), о главных железнодорожных вокзалах. Но только теперь в Лондоне здания были куда обширнее, и кровли их сливались по всем направлениям в одно целое. И над этой непрерывной кровлей вставали целые леса вечно вращающихся турбин. Однако даже из всех этих описаний лондонец XIX века мог бы получить разве что самое смутное представление о том, что для нашей четы было обыденным зрелищем.

В этот день их глазам Лондон казался тюремной оградой, и оба говорили о том, как было бы хорошо уйти отсюда и быть вместе, — быть вместе раньше, чем минут условленные три года. Ждать три года им казалось невозможным и даже преступным.