Грустный рассказ о родной природе номер шесть - [2]

– Ну, в чем дело? Выкладывай! – торопил ее я, действительно заразившись вирусом ожидания необычных новостей.

Она помолчала еще немного, доведя меня до слегка раздраженного состояния. Потом, наконец, заговорила.

– Мы можем заработать кучу денег… У нас же есть этот твой прибор…

– Ну?

– Я у мамы телевизор смотрела. Там объявили об отлове ежиков. С завтрашнего дня на Вокзальной площади будут стоять специальные приемные пункты, и за каждого живого ежа будут платить по триста тысяч.

– А зачем им ежи? – удивился я.

Марина пожала плечиками.

– Может, они вред приносят?! Помнишь, как в Китае воробьев отлавливали?

Я вздохнул и задумался. Последнее время появлялись уже по Киеву разные приемные пункты, в которых принимали то улиток на килограммы, то зеленых лягушек. Ежей, правда, еще ни разу не принимали.

– А я знаю место под Киевом, где ежей просто тысячи! – продолжила Марина, поправив каштановую челку. – Они же днем прячутся, а ночью гуляют. И мы с этим прибором можем их столько наловить!

– Ладно, – сказал я. – Если по триста тысяч за штуку платят – это дело стоящее. Но подходить к нему надо серьезно. Где это место?

– Белогородский лес, там рядом у Костюковых дача.

– Хорошо. Сколько весит средний еж?

– Может, килограмм? – предположила Марина.

– Значит, если мы возьмем по полотняному мешку, то в принципе можем собрать их довольно много. Еще надо будет взять у твоих тележку, с которой они на свой огород ездят.

– Хорошо, я возьму.

На ежиный промысел мы выехали под вечер в понедельник. Жара уже спадала. Пригородный автобус был полупустой, и наша тележка никому не мешала. С собой мы взяли прибор, два мешка и строительные рукавицы. У Костюковых взяли ключи от их дачи. Собственно, именно туда мы сначала и ехали.

Приехав, разожгли камин, посидели в романтической тишине, освещаемой лишь бликами живого огня. Обняли друг друга. Наша любовь пришлась на тяжелое время, но все эти социальные невзгоды нам не мешали. Скорее, помогали, так как жить приходилось разнообразно, каждый день по-новому. Мы оба были щедры на идеи и богаты воображением.

Дождавшись полноценной лесной темноты, мы взяли мешок, прибор и вышли за общий забор дачных участков. Пройдя метров двести, я надел очки-маску, и мы замерли, спрятавшись за широкой сосной. Перед нами была полянка.

Минут через пять на сером фоне ночной полянки появилась жирненькая движущаяся точка. Я быстро надел строительные рукавицы и бросился вперед. Точка, испугавшись, замерла. Передо мной, свернувшись мячиком, лежал наш первый ежик. Марина поднесла мешок. Я аккуратно взял его рукавицами и опустил на дно.

Мы вернулись на дачу наших друзей перед рассветом. Нас встретила лаем собака на соседней даче – видно, страдала бессонницей или обостренным чувством долга. В мешке у нас было около тридцати ежиков.

Уставшие, мы быстро разделись, оставив мешок с ежиками на пороге. Легли на диван и, обнявшись, заснули.

Мне снилось, что у меня болят глаза, не привыкшие к ночному видению. Я несколько раз просыпался и слышал, как шевелятся и перешептываются завязанные в мешке ежи. Думал о том, что им, должно быть, неудобно, что они могут друг другу глаза повыкалывать своими иголками. Чувствовал себя виноватым, но тяжелое время оправдывало меня. Нам хотелось жить, нам нужны были деньги, но работы для нас не было. И, чтобы заработать, я был готов собирать все, что у меня примут в каком-нибудь приемном пункте и за что мне отсчитают положенное за килограмм или за штуку количество купюр. В конце концов, ежи бы меня простили, знай они о нынешних условиях жизни. Кроме того, я был уверен, что отлавливают их не для умерщвления, а для гуманных целей. Может, для экспериментов, может, еще для чего-нибудь.

Я засыпал и просыпался снова. И снова думал о ежах.

Мы проснулись в полдень. Погрузили мешок на тележку и отправились на остановку киевского автобуса.

На вокзал приехали часам к трем. Пункт приема ежей увидели сразу – это был ярко-зеленый трейлер с деревянной пристройкой, над которой был нарисован большой черный еж. В очереди к окошку стояло человек пятнадцать с портфелями и небольшими хозяйственными сумками. Я, подкатив тележку к очереди, сразу почувствовал собственное превосходство над стоящими впереди меня. Мы обменялись с Мариной торжествующими взглядами.

Когда подошла наша очередь, я поднял мешок на три деревянные ступеньки вверх и, надев рукавицы, передавал аккуратно по одному свернувшихся мячиками ежей в окошко приемного пункта. Там они переходили в руки приятного, по-чиновничьи одетого в костюм с галстуком молодого человека.

Расписавшись за полученные восемь миллионов четыреста тысяч купонных карбованцев, я уже поворачивался, чтобы освободить место следующему сдатчику, но тут приемщик ежей окликнул меня и вручил какую-то карточку.

Отойдя от пункта, мы с Мариной прочитали написанный на ней текст и выяснили, что это было приглашение прийти на Вокзальную площадь тридцатого августа к восьми часам вечера на какой-то митинг дружбы и концерт самодеятельности. Приглашение было невнятным, и я подумал, что исходило, оно скорее, всего от многочисленных американских миссионеров, обычно поджидавших людей в самых посещаемых местах, чтобы вручить им цветной буклетик типа «На пути к Богу» или «Он любит вас».