Грустный гном, весёлый гном - [26]

Антошка испугался. Он представил, как упавший папа теряет руку и ногу. Их подбирают врачи, когда папу забирают в больницу. И уже в больнице пришивают к телу толстыми нитками.

— А если не нашли?! Если они лежат там, где их папа потерял? — вслух сказал Антошка и побежал к бабушке.

На его расспросы она сказала, чтобы не молол чепуху и что ей и так тошно. Антошка вернулся к себе и стал ждать маму. Уж мама обязательно всё ему объяснит.

Мама объяснила. Только попросила дать немного передохнуть. Потом она пришла к сыну в комнату — с ленточкой и пластмассовой соломинкой для сока.

— Я тебе покажу, что случилось с папой, — сказала она. — Конечно, это ужасно, что с ним произошло, но всё же не так страшно, как ты себе вообразил. Папа обязательно выздоровеет и уже через три-четыре недели будет дома. Так мне врач сказал. А произошло с ним вот что… — Мама согнула соломинку пополам, показала Антошке. — Когда папа упал, вот так у него кости сломались. Но теперь врачи на место слома положат гипс… — Мама выпрямила соломинку, обмотала место излома ленточкой. — Кости срастутся. Потом гипс снимут, и папа опять будет здоров. И вы с ним, как и раньше, будете гонять на великах. — Мама вздохнула и добавила: — Ох уж эти велики!..

Антошка взял у мамы забинтованную соломинку, внимательно рассмотрел.

— И рука у папы не отвалилась?

— Не отвалилась. И нога не отвалилась. — Мама обняла Антошку. — Только папе сейчас очень больно. И тяжело. Хоть он этого и не показывает. А вот мы завтра к нему пойдём. Поддержим его — и папе нашему станет немного лучше. Пойдём завтра к папе?

Антошка кивнул. Он обрадовался, что завтра увидит папу, но всё равно ему было ужасно грустно.

В комнату зашла бабушка.

— Ты можешь толком объяснить, что с ним? — спросила она у мамы. — Всё из вас надо клещами вытягивать.

— Ехал по парку, — стала объяснять мама. — Там мостик через Тихоню есть. Невысокий. Но падать с него, конечно, лучше не надо. И конечно, Гриша с него свалился. Тут и к гадалке не ходи — и так понятно было, что упадёт там, где падать хуже всего. Когда пришёл в себя, позвонил в «скорую». Час ждал, пока приедут. Как назло, в парке ни души не было. А он двинуться не может. Хорошо, мобильный не разбил. По мобильному его и нашли…

— Как это? — не поняла бабушка.

— В «скорой» телефон его записали, передали врачам. Они ему звонили, ориентиры спрашивали. Парк-то большой — попробуй найди. Там и пройти не везде можно, а уж на машине проехать, да по такой погоде… Как представлю, что он там лежал, один, переломанный весь… А мне ведь не позвонил, пожалел.

— Господи, несчастье какое! — запричитала бабушка. — Что сломал-то?

— Левую руку и левую ногу, я же говорила. На руке — лучевую кость. И с пяткой там что-то… Я не очень поняла. В принципе, врачи говорят, ничего страшного, могло быть гораздо хуже. Ему уже гипс наложили.

— Понятно, — сказала бабушка. — Ас велосипедом что? Всё? В парке бросил, бери кто хочешь?

— Ну почему сразу всё? — отвечала мама терпеливо. — Забрали с собой. Гриша говорит, шофёр со «скорой» помог. Врачи не хотели брать, а он взял. Видела я велик — раскуроченный весь. Во дворе больницы лежит. Надо бы домой забрать, вот только как? Из-за чего больше всего Гришка переживает, как думаете? — спросила мама у Антошки и бабушки.

— Ну?

— Из-за велика своего, конечно.

— Вот дурной! — буркнула бабушка.

— Не обзывай папу! — крикнул Антошка сердито.

— Очень вас прошу, давайте не будем ссориться, — сказала мама устало. — Хорошо, Антошка? Бабушка папу не обзывает. Она за него переживает.

Уже перед сном, лёжа в постели, Антошка задумался, почему расхотелось сочинять пьесу про дождь в январе. А подумав, понял: потому что папа из-за дождя упал и сейчас ему плохо.

Антошка слушал, как стучат тяжёлые капли по карнизу, и думал, что и дождь может быть разным в одно и то же время. Для

Антошки, когда он возвращался из школы, дождь был красивый, волшебный. Для папы — опасный, ведь из-за него он упал. А для бабушки дождь был «докукой». И если бы Антошка стал сочинять пьесу, то он бы сочинил свой дождь — такой, каким его увидел. А если бы папа стал сочинять, то у папы был бы другой дождь. И у бабушки другой. И у мамы. И у каждого человека дождь, который сейчас шёл в городе, был таким, каким он его видел.

Тогда какой же он, дождь, когда его вообще никто не видит? Если он не в городе, а в лесу или в поле?

Антошка стал думать, какой он может быть, настоящий дождь, — ни его, Антошкин, ни папин, мамин или бабушкин. А когда он без людей. И можно ли вообще увидеть такой дождь? Если быстро-быстро на него взглянуть и сразу отвернуться? Ведь всё равно даже на этот самый быстрый миг дождь будет таким, каким его увидит Антошка. Или папа. Или мама. Или бабушка.

Антошка всё думал и думал об этом — и стал задрёмывать. Во сне он услышал мелодию. Она звучала так, как если бы очень далеко играли на клавесине. Эта музыка была Антошке незнакома. Он её никогда раньше не слышал. И сейчас изо всех сил прислушивался, пытаясь запомнить. Но она скоро затихла. Антошка попытался повторить её про себя. И не смог. Это было так обидно, что он во сне заплакал. Потому что понял: это была мелодия такого дождя, на который сейчас никто не смотрел.