Грушевая поляна - [50]

– Кто знает, всякое бывает… – отвечает она.

– Ты так думаешь? – удивляется Ираклий и вглядывается в надгробие некой Эсмы Джаиани: с фотографии смотрит молодая женщина с узким лицом и большими глазами. На руках у Эсмы младенец.

– Она умерла из-за ребенка, – произносит Ираклий.

Лела только теперь замечает Эсму Джаиани и, подумав, поправляет Ираклия:

– Это называется умерла при родах.

– Ага, умерла при родах, – соглашается Ираклий с облегчением, будто обрадовавшись, что его маму судьба уберегла от подобной участи.

Какое-то время они сидят, точно явились сюда навестить могилу не Серго, а Эсмы Джаиани и ее младенца.

– Я ухожу из интерната, – вдруг сообщает Лела, – только никому не говори, у меня еще одно дело осталось. Сделаю и уйду.

– Ты уходишь? – расстраивается Ираклий. – Куда?

– Не знаю, куда-нибудь. Пока не придумала.

Ираклий поднимается на ноги и глядит на Лелу так, будто его только что второй раз бросили.

– Если ты никому не скажешь и малость мне поможешь, возьму тебя с собой, – как бы вскользь замечает Лела. – Ты этого не заслужил, но что поделаешь. – И, словно очнувшись, кричит сердито: – Давай, пацан, обойди с той стороны пригорка, возможно, та женщина там похоронена, а с ней рядом и Серго. Отыщем ее, тогда и Серго найдется.

Ираклий смотрит на сопревшие в его руке цветы с поникшими головками, точно ему неловко прийти к Серго с таким подношением.

– Вон там, вон там, – Ираклий вдруг срывается с места, Лела встает и бежит за ним.

– Да не может такого быть, – кричит она вслед Ираклию, который несется вниз: насколько запомнилось Леле, могила Серго значительно выше.

Они останавливаются у надгробия, с которого улыбается некая Цира Мацонелидзе, скончавшаяся в 1992 году совсем юной, двадцатилетней. Рядом с ней совсем свежая могила: на камнях еще остались свечные огарки, и земля не успела осесть. Покойника звали Михако Мацонелидзе – наверное, отец Циры.

Они заблудились, их единственный ориентир – тот самый дом-корабль на краю кладбища, медленно уходящий под землю, точно в морскую глубь.

– Лела, – говорит Ираклий, – может, ты неправильно запомнила? Подумай, может, ее звали не Нелли и не Нази Айвазова, а как-нибудь по-другому?

– Не знаю. Помню, что была женщина, на фотографии улыбалась. Чем-то похожа на Дали.

Измученный Ираклий окидывает взглядом кладбище, но ничто не кажется ему знакомым.

– Какая фамилия была у Серго?

– Кажется, Вардошвили.

– Серго Вардошвили, – произносит Ираклий, глядя на светлое каменное надгробие некоего Отарико. – А ему сколько было, когда он умер? – спрашивает он у Лелы.

– Родился в семьдесят восьмом, – щурится та, – значит, умер в семнадцать лет… На год младше меня.

Лела разглядывает портрет юноши в полный рост. Юноша улыбается, его портрет на надгробии в точности повторяет фотографию: джинсы, заправленный внутрь толстый шерстяной свитер и поверх него жилет из дубленой кожи. Отарико улыбается, а в руках у него пистолет.

Вдоль могильных оград понуро проходит собака, на Лелу с Ираклием не глядит, словно их здесь вовсе нет. Собака не боится их и не собирается пугать, плетется себе, вихляя тощим задом. Лела и Ираклий провожают ее глазами, будто дивятся, что в этом глухом краю, где обычно ни души, им вдруг встретилось живое существо и не сказало ни здрасте, ни до свидания.

– Идем, – говорит Лела.

– Куда?

– В интернат, – отвечает Лела, разворачивается и, ориентируясь по «Титанику», пробирается к выходу с кладбища.

– Мы ведь так и не нашли могилу Серго, – сокрушается Ираклий.

– Не нашли, – подтверждает Лела.

На автобусной остановке неподалеку от Керченской улицы они с удивлением замечают Васку. Он сидит на бетонном колодце канализации, курит и улыбается им.

– Что ты здесь делаешь? – спрашивает Лела.

– Да так, – отвечает Васка.

– Дай сигарету.

Васка достает из кармана полную пачку и протягивает Леле. Лела не ожидала увидеть у Васки целую пачку сигарет.

– Вах, круто! – смеется Лела и достает сигарету.

– Бери еще, – предлагает Васка и спрашивает Ираклия: – Передумал лететь в Америку?

– Да, – говорит Ираклий. – А ты откуда знаешь?

– Цицо вернулась и рассказала Дали. Дали хочет тебя побить.

– А не пошла бы Дали к такой-то матери. – Лела закуривает, а Васка улыбается еще шире.

Лела и Ираклий оставляют Васку и бредут к интернату.

– Видела? – говорит Ираклий.

– Что?

– Сумку.

– Какую сумку?

– У ног Васки стояла сумка.

Лела задумывается, но не может вспомнить.

– Ну и что?

– А то, что он собрался уходить.

– Куда уходить?

– Ну, уходит. Сваливает отсюда.

– Э-э.

– Чего «э»! А зачем ему тогда нужна сумка?

Лела думает, потом сплевывает вбок.

– Пусть уходит.

Одно время они идут молча.

Наконец показывается соседний дом, через дорогу школа, детский сад, универмаг, огонек в ларьке Заиры все ближе, а напротив него, в тени густых елей, прячется интернат.

– Лела, ты вправду не дашь им меня побить? – осторожно спрашивает Ираклий.

– Ну, если соберутся тебя побить, я тоже присоединюсь, пусть только назначат место.

Ираклий курит, у него приятно кружится голова. Лела представляет, как они сейчас войдут в интернат, к ним тут же бросятся все, и дети, и учителя, поднимется переполох. Ираклий подходит к воротам интерната; у него колотится сердце. У Лелы ком в горле от дурного предчувствия.