Грушевая поляна - [49]
В такси Лела и Ираклий сидят тихо. Леле чудится, что Ираклий плачет, хотя она не смотрит в его сторону. У водителя играет музыка, в основном грузинские народные песни. Певцы надрывно и гнусаво поют о любви. Ираклий и Лела одуревают от этих мотивов.
Ираклий наклоняется к Леле, чтобы что-то сказать, но ему приходится кричать, иначе из-за громкой музыки ничего не будет слышно:
– Мой чемодан улетел с самолетом, да?
Лела от вопроса Ираклия приходит в ярость:
– Понятия не имею, ебала я тебя и твой чемодан.
Ираклий больше ничего не говорит. Отворачивается к окну, чтобы и это ругательство, и свою обиду, и свой чемодан, и всю неизведанную им Америку отдать растущим на обочине деревьям, которые стремительно скрываются из виду.
Лела просит остановить, не доезжая до Керченской, у одной из торговых палаток.
– Извините, притормозите здесь на минуту, мальчика немного тошнит, я куплю ему жвачки.
Водитель останавливает машину.
– Подожди меня здесь, сейчас принесу, – говорит Лела Ираклию, и он догадывается, что нужно делать дальше.
Водитель глушит мотор и, чтобы не сидеть без дела, достает тряпку и принимается протирать ветровое стекло.
Вцепившись в ручку двери, Ираклий с бешено бьющимся сердцем следит за водителем, за его шеей, широкими плечами, сильными и грубыми руками, ногти на которых почернели оттого, что шофер постоянно ремонтирует свою машину. Мужчина складывает тряпку, наклоняется, чтобы ее убрать, и в этот момент Ираклий открывает дверь.
Лела и Ираклий бегут сломя голову, не оглядываясь. Наконец они останавливаются перевести дух; ни машины, ни таксиста не видно – может, он даже и не гнался за ними.
Лела подходит к ряду палаток и покупает кока-колу. Они продолжают дорогу до дома пешком.
– Цицо меня побьет? – спрашивает Ираклий.
– Не-а.
– А ты? Ты меня побьешь?
Лела протягивает Ираклию бутылку кока-колы.
– Надо бы, конечно, но смысл? Если и побью, научит это тебя уму-разуму?
Ираклий засовывает пустую бутылку себе в карман.
– Такие не принимают, – говорит Лела.
Ираклий достает бутылку из кармана и бросает в траву.
Лела останавливается на перекрестке.
– Ну-ка, узнаёшь, где мы находимся?
Ираклий пожимает плечами.
– Здесь кладбище.
– Которое? Где Серго?
– Нет, моя бабушка Шушана! Конечно, где Серго.
Лела сворачивает к кладбищу.
– Пойдем, навестим могилу.
Довольный Ираклий быстрым шагом следует за Лелой.
По дороге к кладбищу они покупают у старухи повядший букетик желтых полевых цветов за двадцать тетри. Старуха-торговка чем-то похожа на свой товар: на голове платок в такой же желтый цветочек, хрупкое маленькое личико все в морщинах, словно тоже завяло. Она стоит неловко посередине дороги, продает дары осени.
Лела спрашивает у прохожего дорогу и примерно понимает, куда идти. Но чем ближе они подходят к кладбищу, тем труднее найти вход. У кладбища оказывается несколько входов, прохожие посылают их то в одном направлении, то в другом. Пару раз они подошли к каким-то воротам, но решили не входить, сообразив, что либо не найдут могилу Серго, либо путь до нее будет крайне труден.
Ираклий уже еле волочит ноги. От букета его ладонь вспотела. Лела останавливает идущего по улице мужчину средних лет:
– Будьте добры…
Мужчина поначалу не слышит. Потом, сообразив, что к нему обращаются, останавливается, сходит с дороги и приближается к ним.
– Здесь должно быть кладбище…
– Да, есть, – спокойным деловым тоном отвечает мужчина. Нехватка зубов не мешает ему внятно объяснить дорогу: чувствуется, что он принадлежит к той категории пьяниц, которые, будучи трезвыми, обреченно бродят по округе, погруженные в горькие мысли. – Вы можете пройти тут…
– Нет-нет, – перебивает Лела, – мы там были и свернули. Нам нужен другой вход, мы к нему уже приезжали один раз. Там еще дом стоит покосившийся, одна половина сгорела, а в другой живут люди…
– А-а, «Титаник», – говорит мужчина, будто радуется точной характеристике, и кивает им, как знакомым. – Пройдете мимо тех двух домов, увидите грунтовую дорогу, вон там, не доходя до стоянки такси, повернете на грунтовку, по ней до большой лужи, обойдете ее, зайдете в ближайший двор, и там будет «Титаник».
– Спасибо, – говорит Лела.
– Спасибо, – повторяет за ней Ираклий.
Они поднимаются на пригорок, Лела окидывает взглядом надгробия и говорит Ираклию:
– Памятник ему не ставили, но я помню, что рядом с ним похоронена не то Нелли, не то Нази Айвазова. Вот ее надо искать.
Вечереет, по кладбищу не спеша бродят последние посетители. А Лела и Ираклий так и не нашли могилу ни Серго, ни Нелли-Нази Айвазовой.
Утомленные, они присаживаются у могилы некоего Шоты Хачапуридзе. Могилу давно никто не навещал, невысокая, до колен, железная ограда проржавела и завалилась, холмик порос сорняками. Только металлический столик и стулья держатся стойко, укрепленные бетоном. Лела глядит на стоящий перед кладбищем дом: в жилой половине загорается пара окон.
– Лела, – говорит Ираклий, – моя мама, видимо, не собирается возвращаться, раз уж Цицо отправляла меня в Америку, да?
Лела вспоминает Ингу, маму Ираклия, слова старой гречанки «Инга дазнот лив хир энимор», и ей кажется, что это было очень-очень давно.
Действие романа разворачивается во время оккупации Греции немецкими и итальянскими войсками в провинциальном городке Бастион. Главная героиня книги – девушка Рарау. Еще до оккупации ее отец ушел на Албанский фронт, оставив жену и троих детей – Рарау и двух ее братьев. В стране начинается голод, и, чтобы спасти детей, мать Рарау становится любовницей итальянского офицера. С освобождением страны всех женщин и семьи, которые принимали у себя в домах врагов родины, записывают в предатели и провозят по всему городу в грузовике в знак публичного унижения.
После восемнадцати лет отсутствия Джек Тернер возвращается домой, чтобы открыть свою юридическую фирму. Теперь он успешный адвокат по уголовным делам, но все также чувствует себя потерянным. Который год Джека преследует ощущение, что он что-то упускает в жизни. Будь это оставшиеся без ответа вопросы о его брате или многообещающий роман с Дженни Уолтон. Джек опасается сближаться с кем-либо, кроме нескольких надежных друзей и своих любимых собак. Но когда ему поручают защиту семнадцатилетней девушки, обвиняемой в продаже наркотиков, и его врага детства в деле о вооруженном ограблении, Джек вынужден переоценить свое прошлое и задуматься о собственных ошибках в общении с другими.
Повествование ведёт некий Леви — уроженец г. Ленинграда, проживающий в еврейском гетто Антверпена. У шамеша синагоги «Ван ден Нест» Леви спрашивает о возможности остановиться на «пару дней» у семьи его новоявленного зятя, чтобы поближе познакомиться с жизнью английских евреев. Гуляя по улицам Манчестера «еврейского» и Манчестера «светского», в его памяти и воображении всплывают воспоминания, связанные с Ленинским районом города Ленинграда, на одной из улиц которого в квартирах домов скрывается отдельный, особенный роман, зачастую переполненный болью и безнадёжностью.
Что скрывается за той маской, что носит каждый из нас? «Воображаемые жизни Джеймса Понеке» – роман новозеландской писательницы Тины Макерети, глубокий, красочный и захватывающий. Джеймс Понеке – юный сирота-маори. Всю свою жизнь он мечтал путешествовать, и, когда английский художник, по долгу службы оказавшийся в Новой Зеландии, приглашает его в Лондон, Джеймс спешит принять предложение. Теперь он – часть шоу, живой экспонат. Проводит свои дни, наряженный в национальную одежду, и каждый за плату может поглазеть на него.
Село Белогорье. Храм в честь иконы Божьей Матери «Живоносный источник». Воскресная литургия. Молитвенный дух объединяет всех людей. Среди молящихся есть молодой парень в инвалидной коляске, это Максим. Максим большой молодец, ему все дается с трудом: преодолевать дорогу, писать письма, разговаривать, что-то держать руками, даже принимать пищу. Но он не унывает, старается справляться со всеми трудностями. У Максима нет памяти, поэтому он часто пользуется словами других людей, но это не беда. Самое главное – он хочет стать нужным другим, поделиться своими мыслями, мечтами и фантазиями.
Скорее рассказ, чем книга. Разрушенные представления, юношеский максимализм и размышления, размышления, размышления… Нет, здесь нет большой трагедии, здесь просто мир, с виду спокойный, но так бурно переживаемый.