Группи: Sex, drugs & rock’n’roll по-настоящему - [75]
— Ух ты, у меня такого никогда не было, — завистливо заметил Норман. — Вообще ни разу не срывало башню.
Господи, подумала я и аккуратно сменила тему. Еще не хватало учить его, что представляет собой психоделический опыт. Пусть читает Тимоти Лири. Он как раз для таких и пишет.
Я спросила, кем он работает, однако Норман не пожелал ответить.
— Ты будешь смеяться надо мной, потому что ты крутая и работа у тебя крутая, — объяснил он. — А моя работа покажется тебе дурацкой.
Я пообещала не смеяться, и он решился:
— Ладно, если хочешь знать… я почтальон.
— Да быть не может, — расхохоталась я.
— Ты же обещала не смеяться! — насупился Норман.
— Прости.
— Не могут же все работать в таком классном месте, как ты.
— В моей работе ничего особенного, — возразила я.
Он по-прежнему злился из-за моей реакции, и я решила немного его подбодрить:
— Найти работу в «The Kingdom» может любой.
— Только не я, — вздохнул он. — В такие места берут только крутых.
— А тебе хотелось бы туда попасть? — спросила я.
Норман, не веря, возбужденно вытаращил глаза:
— Ты устроишь меня в «The Kingdom»?
— Может быть, — ответила я, и он засмеялся от счастья.
— Вот теперь ты точно сорвала мне башню! — Он ликующе потер руки.
Я знала, что запросто сумею пристроить его в клубе; вопрос был в другом: хочется ли мне идти до конца. Я пока не была уверена, что Норман того стоит. Тут он начал ныть, что ему плохо и голова кружится. Я велела ему прилечь и пообещала, что скоро станет лучше. Он без конца извинялся, что стал для меня обузой. Да, он стал обузой, но обузой прекрасной, и это все меняло. Норман улегся на кровать лицом вниз, а я включила телевизор и смотрела его до посинения, но паренек продолжал спать, не подавая признаков жизни. Наконец терпение у меня лопнуло. Надо что-то делать, даже если делать придется мне самой. Я потрясла Нормана за плечи, и он внезапно очнулся.
— Который час? — спросил он.
— Как ты себя чувствуешь?
Он покачал головой:
— Лучше бы ты не заставляла меня пить настойку. Компания из меня сейчас никакая.
— Ничего страшного, — успокоила я его, — для «Country Club» все равно уже поздновато.
— Правда? — Он посмотрел на часы. — Точно, ты права. Извини. Лучше я пойду.
Но я не собиралась его отпускать. Нагнал скуки, да еще и заснул — теперь не отвертится, пока не займется со мной сексом.
— Не уходи, — попросила я. — Можешь поспать здесь.
Норман смутился:
— Нет, я не могу. Я вовсе не за этим пришел, ты не думай.
Да что за ерунда? Может, он вообще девственник?
— Ты девственник? — прямо спросила я.
Он смутился еще больше:
— Нет, конечно нет. Но дело совсем не в этом. Я зашел, чтобы пообщаться с тобой, а не просто переспать. Не надо так обо мне думать.
— И ты совсем не хотел со мной переспать? — спросила я.
— Ну нельзя же укладывать девчонку в постель на первом свидании.
— А почему нет?
Он совсем запутался:
— По крайней мере, с тобой так нельзя. Ведь ты такая классная и все такое, а я нет. Дело в тебе. Тебе самой не захочется спать со мной.
— А ты попробуй предложить.
— И пытаться не буду. Уверен, ты просто рассмеешься мне в лицо. Я видел, с кем ты гуляешь в «The Kingdom», я им в подметки не гожусь. На простых клиентов ты смотришь свысока, а с важными людьми разговариваешь совсем по-другому.
Я попыталась подстегнуть его воображение:
— А почему же я, по-твоему, не пригласила сегодня кого-нибудь из своих важных друзей?
— Не знаю, — растерялся он, и я ему поверила.
— Ты мне понравился, и я хочу с тобой переспать, — объяснила я. — Все очень просто.
Вообще-то мне не слишком нравится говорить подобные вещи, но с Норманом, похоже, другого пути не было.
— Не понимаю почему, — пробормотал он.
— Ну, начнем с того, что у тебя фиалковые глаза.
Он обиделся и начал ворчать, что мне нравятся в нем только глаза. Я возразила, что он ошибается, и придвинулась к нему почти вплотную. Не утерпев, он наклонился и начал неумело меня целовать. Дела пошли на лад, но тут он внезапно встрепенулся и заявил, что не может так поступить, иначе я плохо о нем подумаю. Поднявшись, он снова застегнул все пуговицы на рубашке, которые я успела расстегнуть. Терпение у меня было на исходе. Я хотела его, но не собиралась тратить всю ночь на уговоры. Встав с кровати, я полностью разделась и заявила:
— Я иду в постель. Ты со мной или нет?
Норман по-прежнему колебался, и тогда я обняла его, после чего он наконец-то согласился уступить.
— Не смотри, — попросил он, снимая рубашку.
— Почему?
— Я слишком худой.
— Чушь, — заявила я. — Мне нравятся худые.
Улегшись на спину, я подглядывала за ним через полузакрытые глаза, притворяясь, что не смотрю. Он действительно был очень худенький. Наконец Норман лег в кровать рядом со мной. Мне было приятно смотреть на его потрясающее лицо, особенно сейчас, когда он замолчал. Я пробежалась рукой у него по животу, но он отпрянул, заявив, что боится щекотки. Не медля ни секунды, я наклонилась, нащупала член и начала нежно сжимать его. Но через несколько секунд Норман отстранил мою руку, предупредив, что он кончит, если я не перестану, и тогда я взяла его ладонь и приложила себе к низу живота. Его пальцы начали осторожно двигаться вверх-вниз, и я быстро возбудилась.
В год Полтавской победы России (1709) король Датский Фредерик IV отправил к Петру I в качестве своего посланника морского командора Датской службы Юста Юля. Отважный моряк, умный дипломат, вице-адмирал Юст Юль оставил замечательные дневниковые записи своего пребывания в России. Это — тщательные записки современника, участника событий. Наблюдательность, заинтересованность в деталях жизни русского народа, внимание к подробностям быта, в особенности к ритуалам светским и церковным, техническим, экономическим, отличает записки датчанина.
«Время идет не совсем так, как думаешь» — так начинается повествование шведской писательницы и журналистки, лауреата Августовской премии за лучший нон-фикшн (2011) и премии им. Рышарда Капущинского за лучший литературный репортаж (2013) Элисабет Осбринк. В своей биографии 1947 года, — года, в который началось восстановление послевоенной Европы, колонии получили независимость, а женщины эмансипировались, были также заложены основы холодной войны и взведены мины медленного действия на Ближнем востоке, — Осбринк перемежает цитаты из прессы и опубликованных источников, устные воспоминания и интервью с мастерски выстроенной лирической речью рассказчика, то беспристрастного наблюдателя, то участливого собеседника.
«Родина!.. Пожалуй, самое трудное в минувшей войне выпало на долю твоих матерей». Эти слова Зинаиды Трофимовны Главан в самой полной мере относятся к ней самой, отдавшей обоих своих сыновей за освобождение Родины. Книга рассказывает о детстве и юности Бориса Главана, о делах и гибели молодогвардейцев — так, как они сохранились в памяти матери.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Поразительный по откровенности дневник нидерландского врача-геронтолога, философа и писателя Берта Кейзера, прослеживающий последний этап жизни пациентов дома милосердия, объединяющего клинику, дом престарелых и хоспис. Пронзительный реализм превращает читателя в соучастника всего, что происходит с персонажами книги. Судьбы людей складываются в мозаику ярких, глубоких художественных образов. Книга всесторонне и убедительно раскрывает физический и духовный подвиг врача, не оставляющего людей наедине со страданием; его самоотверженность в душевной поддержке неизлечимо больных, выбирающих порой добровольный уход из жизни (в Нидерландах легализована эвтаназия)
У меня ведь нет иллюзий, что мои слова и мой пройденный путь вдохновят кого-то. И всё же мне хочется рассказать о том, что было… Что не сбылось, то стало самостоятельной историей, напитанной фантазиями, желаниями, ожиданиями. Иногда такие истории важнее случившегося, ведь то, что случилось, уже никогда не изменится, а несбывшееся останется навсегда живым организмом в нематериальном мире. Несбывшееся живёт и в памяти, и в мечтах, и в каких-то иных сферах, коим нет определения.