Группи: Sex, drugs & rock’n’roll по-настоящему - [74]
Потом Норман сказал, что ему пора возвращаться к друзьям, и исчез.
После его ухода Ленни ткнул меня в бок:
— Что это такое было?
— Я собираюсь его подцепить, — объяснила я.
— Разве он в твоем вкусе? — с сомнением протянул Ленни.
— У меня гибкие вкусы, — сказала я многозначительно.
— Допустим, но мазвеллский малолетка на «колесах», который катает тебя на «кортине»… Без такой радости можно и обойтись.
— Ты забыл, что он еще и не курит, — добавила я.
— Точно, — согласился Ленни, — даже не курит. Как вы вообще найдете общий язык, а?
Ленни считал, что курение травы спасет мир, и уверял, что марихуана — это целебное растение, а вовсе не наркотик.
— А еще его зовут Норман, — продолжала я.
— Вот уж точно одно к одному.
— Наверняка они с дружками устраивают драки со скинхедами у себя в Мазвелл-Хилле, ну и что с того? Зато ты видел, какое у него лицо? А глаза? Нет, я должна его закадрить, хоть ненадолго.
— Да уж, я тоже обратил внимание на лицо, — согласился Ленни. — Просто с ума сойти!
— А глаза? Ты его глаза видел? — спросила я. — Он тебе никого не напоминает?
— Да вроде нет, — поразмыслив, покачал головой Ленни.
— У него фиалковые глаза! Ни разу такого не встречала. Даже у парня, которого он мне напоминает, были не такие обалденные глаза.
— Ну и что? — возразил Ленни. — У нас в школе учился альбинос, у которого было по семь пальцев на каждой руке.
— Это-то ладно, но фиалковые глаза!
Глава 27
Когда Норман зарулил ко мне тем же вечером, я уже приготовила пузырек и ложку. Я надеялась, что его как следует вставит и он раздумает идти в «Country Club», потому что мне туда совершенно не хотелось. Норман оделся чистенько и опрятно; его шмотки выглядели дешевой имитацией вещей из бутиков подороже. Я заметила, что он очень худой, а мне это нравилось в парнях. В нормальном освещении его фиалковые глаза в обрамлении густых черных ресниц выглядели еще круче, просто не налюбоваться. Я пыталась заставить его принять настойку, но он уперся, ссылаясь на то, что ему будет плохо. Слегка теряя терпение, я проглотила немного сама, чтобы его успокоить.
— Меня унесет? — спросил Норман, начиная сомневаться.
— Если примешь достаточно, башку снесет напрочь, — ответила я и налила ему обычную дозу, столовую ложку.
Он проглотил настойку и закашлялся, страдальчески сморщившись.
— До чего мерзкий вкус, — пожаловался он.
— Ты привыкнешь, а дело того стоит, вот увидишь, — пообещала я.
Мы немного посидели. Норман, похоже, нервничал под моим пристальным взглядом и наконец, не выдержав, отвернулся, оглядывая обстановку комнаты.
— Что-то не так? — пробормотал он.
— Ну и тебя и глаза, — вздохнула я.
— А что с ними не так? — Парень переполошился не на шутку.
— Ты хоть знаешь, какие у тебя прекрасные глаза? Норман смущенно усмехнулся:
— Издеваешься.
Я без улыбки посмотрела ему в лицо:
— У тебя самые красивые глаза на свете.
— Что? — Он нервно хихикнул.
— А еще у тебя самое красивое лицо, — продолжала я. — Не говори глупостей.
— Нет, правда! — настаивала я, наслаждаясь его смущением. — Я в самом деле так думаю.
Он помолчал, а потом начал сворачивать самокрутку. — Это косяк? — с надеждой спросила я.
— Конечно нет, просто самокрутка.
— Из чего?
— Из обычного табака. Так можно неплохо сэкономить. Он прикурил и начал разглагольствовать о своей любимой музыке. Вскоре я заскучала и перебила его:
— А ты когда-нибудь слушал соул под кайфом?
— Я не бываю под кайфом.
— Что ж, через минуту будешь.
— Пока я ничего не чувствую.
— Скоро накроет, — заверила я.
Норман встал и начал поправлять перед зеркалом свои темные волосы.
— Прости, не было времени уложить их, — сказал он. Я ответила, что так даже лучше.
— Но классная укладка — это круто! — возразил он. — Взгляни на себя.
— Нет у меня никакой укладки, — раздраженно ответила я. — Кудри сами вьются. Пышные начесы давно вышли из моды.
Ха, если он считает оригинальной мою нынешнюю прическу, поглядел бы на меня год назад.
— Я подумываю сделать перманент, чтобы волосы лежали пышнее.
— Не вздумай, — предупредила я. — Это вчерашний день!
Норман насупился:
— Тогда сама скажи, что мне с ними сделать. Ты ведь знаешь, что нынче в моде.
Я подошла к нему и пробежалась пальцами по шевелюре. Он чуть отпрянул.
— Отпусти их еще чуть-чуть, и будет как надо, — велела я.
Вернувшись на кровать, я устроилась поближе к нему, и теперь мы сидели бок о бок, спиной к стене. Норман почувствовал, что наши руки соприкоснулись, и осторожно отодвинулся.
— Ничего не происходит, — пожаловался он.
— Происходит, но ты пока не осознаешь, — объяснила я.
— Так ведь я ничего не чувствую.
— Что ж, меня уже накрыло, так что и до тебя доберется, — утешила я. Приход и правда был совсем слабым, но я и приняла меньше.
— Ты умеешь различить приход, — вздохнул он, — а я нет. Меня цепляет только кислота.
— И что она тебе дает? — поинтересовалась я.
— Мне нравятся трипы. Под кислотой я чувствую себя счастливым.
— И только-то?
Норман уставился на меня:
— Что ты имеешь в виду?
— У тебя не бывает галлюцинаций или ощущения выхода из тела? — Я знала, что на такую приманку Норман клюнет, и он клюнул:
— А что такое выход из тела?
Я начала подробно описывать трип, который случился у меня в парке два года назад, летом, когда душа вылетела из тела и слилась с небом и землей. Я словно вселилась в траву и цветы, стала единым целым с природой.
В год Полтавской победы России (1709) король Датский Фредерик IV отправил к Петру I в качестве своего посланника морского командора Датской службы Юста Юля. Отважный моряк, умный дипломат, вице-адмирал Юст Юль оставил замечательные дневниковые записи своего пребывания в России. Это — тщательные записки современника, участника событий. Наблюдательность, заинтересованность в деталях жизни русского народа, внимание к подробностям быта, в особенности к ритуалам светским и церковным, техническим, экономическим, отличает записки датчанина.
«Время идет не совсем так, как думаешь» — так начинается повествование шведской писательницы и журналистки, лауреата Августовской премии за лучший нон-фикшн (2011) и премии им. Рышарда Капущинского за лучший литературный репортаж (2013) Элисабет Осбринк. В своей биографии 1947 года, — года, в который началось восстановление послевоенной Европы, колонии получили независимость, а женщины эмансипировались, были также заложены основы холодной войны и взведены мины медленного действия на Ближнем востоке, — Осбринк перемежает цитаты из прессы и опубликованных источников, устные воспоминания и интервью с мастерски выстроенной лирической речью рассказчика, то беспристрастного наблюдателя, то участливого собеседника.
«Родина!.. Пожалуй, самое трудное в минувшей войне выпало на долю твоих матерей». Эти слова Зинаиды Трофимовны Главан в самой полной мере относятся к ней самой, отдавшей обоих своих сыновей за освобождение Родины. Книга рассказывает о детстве и юности Бориса Главана, о делах и гибели молодогвардейцев — так, как они сохранились в памяти матери.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Поразительный по откровенности дневник нидерландского врача-геронтолога, философа и писателя Берта Кейзера, прослеживающий последний этап жизни пациентов дома милосердия, объединяющего клинику, дом престарелых и хоспис. Пронзительный реализм превращает читателя в соучастника всего, что происходит с персонажами книги. Судьбы людей складываются в мозаику ярких, глубоких художественных образов. Книга всесторонне и убедительно раскрывает физический и духовный подвиг врача, не оставляющего людей наедине со страданием; его самоотверженность в душевной поддержке неизлечимо больных, выбирающих порой добровольный уход из жизни (в Нидерландах легализована эвтаназия)
У меня ведь нет иллюзий, что мои слова и мой пройденный путь вдохновят кого-то. И всё же мне хочется рассказать о том, что было… Что не сбылось, то стало самостоятельной историей, напитанной фантазиями, желаниями, ожиданиями. Иногда такие истории важнее случившегося, ведь то, что случилось, уже никогда не изменится, а несбывшееся останется навсегда живым организмом в нематериальном мире. Несбывшееся живёт и в памяти, и в мечтах, и в каких-то иных сферах, коим нет определения.