Грозовой август - [91]

«Выплакала все слезы», — подумал Иволгин, опустив глаза...

Похоронили Ветрова в братской могиле на вершине высоты, которую брала будыкинская рота. Высота эта была, видно, последним отрогом гигантского хребта. На запад от нее беспорядочно громоздились горы, на восток — простиралась бескрайняя маньчжурская равнина.

Прозвучал прощальный салют — последняя почесть павшим. А когда стихли выстрелы, от набережной, где бурлили, гомонили бойцы стрелковой дивизии, донеслись громкие многоголосые выкрики:

— Победа! Ура-а-а-а!

— Капут самураям!

Несколько минут спустя десантники и танкисты влились в шумный водоворот ликовавших стрелков. Все куда-то бежали, спешили, кричали.

— Япония капитулировала! — во всю силу горланил разведчик в забрызганном маскхалате.

— Не выдержала кишка!

«Так бывает только на войне: и радость, и горе — вместе», — подумал Иволгин.

Подъехал командир дивизии, подтвердил новость и поздравил гвардейцев с победой. Сквозь шум и гам прорвался громкий голос Евтихия Волобоя:

— А теперь слушайте мой приказ, — сказал комбриг. — Из Холуни отошел в южном направлении полк Токугавы. Нам дано задание разоружить его. Не хочет самурай сдаваться в этаком дыму — желает на лоне природы! — со злостью закончил Волобой и бросил свою неизменную команду: — По коням!

Танковая бригада вышла из задымленного города вместе с пехотным полком. Пехотинцы салютовали в честь победы, строчили из автоматов, пускали в небо ракеты — красные, голубые, зеленые, желтые. Они взлетали над танковой колонной и тут же падали, заливаемые дождем.

В зеленых, изрезанных ручьями отрогах Большого Хингана хлопали одиночные выстрелы. Где-то рванула граната. С севера донесся протяжный, приглушенный расстоянием орудийный гул. Но возбужденные нахлынувшей радостью бойцы не слышали ни гула орудий, ни свиста ветра, ни шума дождя. Они слышали и видели только ее — желанную победу!

Десантники шагали молча: душило горе — с ними не было их комбата, с которым пройдено столько нелегких дорог. Посохин непрерывно курил, о чем-то молча размышлял. Ерофей Забалуев то и дело оглядывался назад, болезненно морщился. Илько смотрел из-под ладони на затканную дождем маньчжурскую степь, пологие сопки, как всегда шевелил пухлыми губами:

Из-за синих сопок Азия

Долго смотрит на меня.

Десантники вслед за танками вышли на окраину Холуни. Позади своего взвода еле тащился Иволгин. Ноги у него заплетались от усталости, трещала от контузии голова. Его догнал Драгунский.

— Эй, гвардия, жми на скалы Артура — снимать с креста Россию! — с накалом бросил он.

Сергей поморщился.

— Погоди снимать ее. Дойди сперва до тех скал.

— Дойдем! — Валерий разрядил в воздух свой пистолет.

— Побереги патроны — могут пригодиться.

— Так война же кончилась, голова садовая!

— Скоро больно она у тебя кончается. Забыл Ворота Дракона?

— Вот чудило! По радио передавали. Не веришь?

— Почему не верю? Все может быть. Только ты знаешь, когда я поверю самураю? Когда в землю его закопаю.

Иволгин запахнул полы плащ-накидки, крепко сжал челюсти и, превозмогая адскую головную боль, побежал догонять свой взвод.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

I

Заявление японского императора Хирохито о капитуляции было получено в штабе Забайкальского фронта поздно ночью. Державин еще не ложился спать — сидел за столом, читал донесения из штабов армий, делал пометки на карте. В юрте было душно, пахло слежалым житняком и разогретым конским каштаном. Генерал хотел потушить свет и раздвинуть плотные занавески, которые спасали его от комаров. Но в это время постучали в дверь и в юрту не вошел, а влетел всклокоченный начальник узла связи с какой-то бумагой в руке.

— Товарищ генерал, разрешите доложить, — выпалил он не переводя дыхания. — В общем... Они сдаются! Все!

Державин прочитал радиограмму и, несмотря на поздний час, направился к командующему фронтом.

Степной монгольский городок Тамцак-Булак, где находился штаб фронта, был окутан непроницаемой темнотой. Накрапывал мелкий дождь. Под ногами еле слышно шуршала мокрая трава. На небе ни туч, ни звезд — все слилось в сплошную черную массу, которая поглотила и безбрежную монгольскую степь, и рыжий степной шлях, и даже штабные автобусы, стоявшие поблизости от домика командующего.

Малиновский в нательной рубашке сидел за столом, просматривал свежие газеты, только что доставленные самолетом.

— Что случилось? — спросил он, быстро прочел поданную Державиным радиограмму, облегченно вздохнул: — Наконец-то образумились! Ну, что же? Все логично — так и должно быть. Укрепрайоны прорваны или обойдены. Хинган пробит таранным ударом. Что же им остается делать, как не сдаваться?

Он снял очки, поднялся со стула, не спеша набросил на плечи китель и, прохаживаясь по своему небольшому рабочему кабинету, стал обдумывать вслух, что необходимо сделать в связи с новой ситуацией. Прежде всего надо перебросить за Хинган штаб фронта. Это первоочередная задача. Предстоит пленить более миллиона солдат и офицеров. Все это надо сделать быстро, организованно, без проволочек. Тут потребуются и дипломаты, и переводчики. И конечно же, штабу следует быть в самой гуще событий.

На другой день, с самого утра, Державин начал хлопоты о переезде штаба. Эти переезды отнимали у него уйму времени. Недаром говорят: пять раз переехать что погореть. А тут переезды чуть не каждый день. За неделю войны штаб фронта трижды переезжал с места на место. И каждый скачок — по четыреста-пятьсот километров! Из Читы в Чойбалсан, оттуда в Матат-Самон. И наконец сюда — в Тамцак-Булак. Спешили, спешили за войсками и все-таки оказались за пятьсот километров от авангардов. Разве можно с такого расстояния оперативно управлять войсками?