Грозовое Облако - [45]

Цитра улыбнулась.

— Тогда вам надо перехитрить их. Или это для вас слишком сложно?

Константин состроил гримасу, рассмешившую серпа Кюри.

— Видел бы ты себя сейчас, Константин! Стоит пережить покушение, чтобы лицезреть такое!

Он ничего не ответил. Вместо этого он продолжал пристально смотреть на Цитру.

— Даже если мы и перехитрим их — а мы это сделаем, — риск огромен.

Цитра снова улыбнулась.

— А какой смысл жить вечно, если никогда ничем не рискуешь?

В конце концов Константин неохотно согласился на то, чтобы Цитра сыграла роль приманки.

— Кажется, Твердыне придется подождать, — заключила серп Кюри. — А я-то уж было обрадовалась…

Но Цитре казалось, что на самом деле новый план вдохновил подругу больше, чем она готова была признаться.

И хотя затея действительно была опасной, Цитра обнаружила, что обретение хотя бы частичного контроля над ситуацией принесло ей желанное облегчение.

Даже Грозовое Облако зарегистрировало спад напряжения. Оно не могло читать мысли Цитры, зато точно считывало мельчайшие жесты и изменения в биологических параметрах. Облако легко обнаруживало фальшь и истину — как высказанные, так и скрытые. Следовательно, оно знало, искренне ли серп Константин желает, чтобы она осталась в живых. Но, как всегда, когда дело касалось серпов, великое Облако молчало.

• • • • • • • • • • • • • • •

Должно признать, я не единственный фактор, от которого зависит устойчивость мира. Орден серпов тоже вносит свой вклад, производя прополку.

И все же серпы убирают лишь малую часть населения. Их работа заключается не в том, чтобы полностью обуздать его рост, а в том, чтобы сгладить острые края этого процесса. Вот почему при нынешних квотах вероятность попасть в число выпалываемых составляет всего 10 процентов в течение тысячи лет, — достаточно низкая, чтобы большинство обывателей не задумывалось о прополке.

Однако я предвижу, что наступит время, когда рост населения должен достигнуть точки равновесия. Ноль прироста. Одна смерть на одно рождение.

Я не рассказываю широкой публике, когда это произойдет, но этот год не за горами. Даже при неуклонно увеличивающихся квотах человечество достигнет максимума, при котором оно сможет поддерживать себя, меньше чем за столетие.

Не вижу необходимости тревожить людей, ибо что хорошего может принести это знание? Я одно несу на себе бремя неизбежности. Это в буквальном смысле тяжесть всего мира. Остается лишь надеяться, что я обладаю виртуальными плечами Атланта.

— Грозовое Облако

17 ЛАЖА

Если Цитра обживалась в шкуре серпа Анастасии с трудом, то Грейсон Толливер преобразился в Рубца — такое негодническое имя он себе выбрал — без малейших усилий. Родители как-то говорили ему, что дали сыну имя Грейсон потому, что тот родился в серый, пасмурный день. Никакого другого смысла это имя не несло, разве что в очередной раз показывало, насколько легкомысленно его предки относятся ко всему в своей долгой и никчемной жизни.

Но Рубец был личностью, с которой следовало считаться.

На следующий день после встречи с Тракслером Грейсон выкрасил шевелюру в цвет, называемый «обсидиановая бездна», — абсолютно черный, не существующий в природе. Волосы Грейсона, будто черная дыра, всасывали в себя свет из окружающего пространства, и от этого глаза юноши казались окутанными глубокой непроницаемой мглой.

— Очень в духе двадцать первого века, — заверил его стилист. — Что бы это ни значило.

Еще Грейсон имплантировал под кожу в оба виска металлические украшения, похожие на пробивающиеся рога. Эта деталь не так бросалась в глаза, как волосы, но все вместе взятое придавало ему потусторонний и неуловимо дьявольский вид.

Он выглядел самым настоящим негодником, даже если и не ощущал себя таковым.

Следующий шаг — испробовать свой новый имидж на публике.

Сердце Грейсона едва не выпрыгивало из груди, когда он подходил к дверям «Млечной жути» — местного клуба, где тусовались негодные. Завсегдатаи, толкущиеся у входа, мерили его взглядами, присматриваясь к каждой мелочи. Да они просто карикатуры на самих себя, подумал Грейсон. В своем стремлении не подчиняться никаким правилам эти люди до такой степени подчинились правилам своей субкультуры, что стали на одно лицо, отчего их бунт терял всякий смысл.

Грейсон приблизился к мускулистому вышибале у двери. На груди у того болтался бейджик с надписью «Грызл».

— Только для негодных, — сурово рявкнул Грызл.

— А я, по-твоему, кто?

Вышибала передернул плечами.

— Есть такие — только выдают себя за негодных.

Грейсон показал ему свое удостоверение личности, на котором красовалась алая буква «Н». Вышибала смягчился.

— Иди веселись, — сказал он без малейшей веселости в голосе и пропустил Грейсона.

Тот полагал, что сейчас попадет в место, где громко вопит музыка, мельтешат огни, дрыгаются тела и в темных углах обделываются всякие сомнительные делишки. А нашел нечто совершенно неожиданное. Фактически, Грейсон был настолько не подготовлен к увиденному, что остановился как вкопанный — будто вошел не в ту дверь.

Он оказался в ярко освещенном кафе — старомодном молочном баре с красными кабинками и сияющими стальными табуретами у стойки. Посетителями были аккуратно подстриженные ребята в куртках университетских спортивных команд и хорошенькие девушки с волосами, стянутыми в конский хвост, в длинных юбках и толстых пушистых носках. Грейсон узнал эпоху, которую пытались воспроизвести в этом ресторане: так называемые «пятидесятые». Это была культурная эпоха Мерики смертных времен, когда всех девочек звали Бетти, Пегги и Мэри-Джейн, а всех мальчиков — Билли, Джонни или Эйс. Учитель как-то сказал Грейсону, что «пятидесятые», в сущности, продолжались всего десять лет, но Грейсон с трудом мог в это поверить. Наверняка они продлились лет этак сто!