Грозовое Облако - [107]

— Я спрошу, захочет ли он вас принять. Если да, я провожу вас к нему. А если нет, мы будем защищать его ценой нашей жизни.

Курат уходит, а через несколько минут возвращается.

— Следуйте за мной.

Грейсон Толливер ожидает серпа в меньшей из двух церквей, находящихся на территории монастыря. Эта часовня, с небольшим камертоном и маленькой чашей первичного бульона на алтаре, предназначена для индивидуальной медитации.

— Мы будем прямо за дверью, брат Толливер, — говорит курат, — на случай, если тебе понадобится помощь.

— Хорошо, я позову, если что, — отвечает Грейсон, которому явно не терпится покончить с делом.

Курат с Макклаудом уходят. Мои камеры, стоящие в задней части часовни, двигаются очень медленно, чтобы не мешать встрече жужжанием механизмов.

Сервантес приближается к Грейсону, преклонившему колена во втором ряду. Тот даже не оборачивается к серпу. Телесные модификации его удалены, а выкрашенные в черный цвет волосы сбриты. Правда, сейчас они уже немного отросли, так что на голове у него ежик.

— Если вы пришли выполоть меня, сделайте это быстро, — говорит он. — И постарайтесь без крови, чтобы им меньше мыть.

— Ты так торопишься покинуть этот мир?

Грейсон не отвечает. Сервантес называет свое имя и присаживается рядом, но пока еще не сообщает, зачем пришел. Возможно, хочет сначала удостовериться, что Грейсон Толливер достоин его внимания.

— Я провел кое-какие исследования насчет тебя, — сообщает Сервантес.

— И как — нашли что-нибудь интересное?

— Я узнал, что Грейсона Толливера не существует. Твое настоящее имя Рубец Мостиг и ты столкнул автобус с моста.

Грейсон хохочет.

— Так значит, вы раскопали мою тайную темную биографию, — говорит он, не собираясь разубеждать Сервантеса. — Молодец!

— Я знаю, что ты каким-то образом причастен к покушениям на серпов Анастасию и Кюри, — продолжает Сервантес, — и что серп Константин перевернул весь регион вверх дном, разыскивая тебя.

Вот теперь Грейсон впервые поворачивается к посетителю.

— Так вы не работаете на него?

— Я ни на кого не работаю, — отвечает Сервантес. — Я работаю на человечество, как и все серпы. — Он отворачивается, окидывает взглядом серебряный камертон, возвышающийся на алтаре перед скамьями. — В моей родной Барселоне тонисты — бузотеры похуже здешних. У них тенденция нападать на серпов, отчего мы вынуждены их выпалывать. Я увиливал от этой обязанности, тогда как моя квота диктовала мне полоть тонистов. Я не мог распоряжаться собой. Это одна из причин моего переезда в Средмерику. Хотя в последнее время я начинаю думать, что, возможно, пожалею о принятом решении.

— Зачем вы пришли, Ваша честь? Если бы вы собирались выполоть меня, то уже сделали бы это.

И наконец Сервантес признается:

— Я здесь по просьбе серпа Анастасии.

Поначалу Грейсона эта весть, похоже, радует, но радость быстро сменяется печалью. Сколько же в нем горечи! Я никогда не имело намерения сделать его таким.

— Она слишком занята, чтобы навестить меня собственной персоной?

— Сказать правду, так и есть. Занята по горло весьма серьезными делами, — отвечает Сервантес, но в подробности не вдается.

— Ну что ж, я здесь, я жив и я среди людей, которые по-настоящему заботятся о моем благополучии.

— Я пришел, чтобы предложить тебе безопасный переезд в Амазонию, — говорит Сервантес. — Кажется, у серпа Анастасии там есть друг, который сможет обеспечить тебе условия намного лучше, чем в монастыре тонистов.

Раздумывая над этим предложением, Грейсон скользит взглядом по интерьеру часовни. А затем отвечает риторическим вопросом:

— А кто сказал, что я хочу уехать?

Сервантес удивляется:

— Ты в самом деле предпочитаешь гудеть здесь, чем уйти туда, где тебя ждет полная безопасность?

— Интонирование — штука противная, — сознается Грейсон, — но я привык. И люди здесь хорошие.

— Да, безумцы могут быть милыми.

— Дело в том, что среди них я чувствую себя своим. Я нигде и никогда в жизни не чувствовал этого. Так что да, я готов дудеть их дурацкие тоны и исполнять их дурацкие ритуалы, потому что это стоит того, что я получаю взамен.

Сервантес кривится:

— Тебя устраивает жизнь во лжи?

— Только если она делает меня счастливым.

— И что — ты счастлив?

Грейсон задумывается. Я тоже. Я могу жить только по правде. Интересно, а если я научусь жить во лжи, это улучшит мою эмоциональную конфигурацию?

— Курат Мендоса верит, что я смогу найти счастье в их обществе. После тех ужасов, что я натворил — автобус и все прочее — думаю, мне стоит попытаться.

— Значит, я не смогу тебя переубедить?

— Нет, — отвечает Грейсон с решительностью, которой в нем минуту назад еще не было. — Считайте ваше поручение выполненным. Вы обещали серпу Анастасии предложить мне переезд в безопасное место. Вы это сделали. Теперь можете уйти.

Сервантес встает, расправляет складки на мантии.

— Ну что ж, тогда счастливо оставаться, мистер Мостиг.

Сервантес подходит к тяжелой деревянной двери и с силой толкает ее. Распахнувшаяся створка сбивает с ног курата и брата Макклауда, которые подслушивают у двери.

Как только Сервантес скрывается из виду, курат заходит в часовню осведомиться, все ли в порядке. Грейсон отсылает его прочь, отвечая, что все хорошо.