Грозовое лето - [75]

«Размазня ты, а не нарком!» — покосился Сафуан на прерывисто дышащего Нигматуллу, быстро выскочил из-за стола и, пригнувшись, подступая с кулаками к Загиту, зашипел:

— Вранье!.. Хакимов клевещет на деятеля Башревкома, на высокого комиссара, чтобы уничтожить башкирскую автономию! Вы забыли разве, во имя какого святого дня пришли сюда? Не видите, что ли, для кого старается продажный коммунист? Для русских!.. Занавес! Занавес! — промычал он сквозь стиснутые зубы. — После антракта концерт башкирских музыкантов!

Едва шуршащий медными колечками по проволоке занавес из кумача задернулся, Сафуан выкатил грудь колесом и прорычал, наседая на Загита:

— Сорвал нам юбилейное торжество! Мы этого тебе не простим! Теперь понятно, для чего твой Трофимов перевел кантон обратно в Кэжэн. Собака в своей конуре сильна, а на чужой улице трусит!.. Настанет час расплаты! Джигиты! — обратился он к своим телохранителям и сподвижникам. — Айда по домам! Отпразднуем юбилей в своем кругу, без прислужников коммунистов!

И Сафуан, и приосанившийся Нигматулла, окруженные солдатами, рассыпая во все стороны ругательства и угрозы, покинули Народный дом.

…Через несколько дней из Стерлитамака пришла шифрованная телеграмма БашЧК: Загиту Хакимову предписывалось арестовать контрреволюционеров Сафуана Курбанова и Нигматуллу Хажигалиева.

Загит, как и полагалось, добросовестно, быстро выполнил приказ.

— Николай Константинович, — говорил он Трофимову без хвастовства, — теперь мы взяли в свои руки управление кантоном. Нужно незамедлительно собирать съезд бедноты.

— Эх, Загит, — горько вздохнул Трофимов, — опасаюсь я, что еще не все решено. Полусотня красных казаков ушла домой, обратно в Оренбург. Какова наша сила? Двенадцать — пятнадцать коммунистов с наганами, а у валидовцев конвойная рота.

Трофимов как в воду глядел: спустя два дня ранним утром к Загиту домой пришли красноармейцы с винтовками, штыки зловеще поблескивали во мгле.

— Отворять? — боязливо спросила Назифа, располневшая, с желтыми пятнами на висках и щеках.

— Конечно, отворяй.

— Знаешь, я всего боюсь! — пожаловалась Назифа. — После твоего ареста мне чудятся всякие беды.

— Ну, сейчас-то я еще не арестован, — оказал Загит снисходительно.

Вошли трое военных, старший протянул Загиту пакет:

— Из кантревкома.

От руки аккуратно и четко было написано:

«Председателю кантЧК Хакимову. Срочно.

По решению внеочередного заседания кантревкома освобождение арестованных Вами Сафуана Курбанова и Нигматуллы Хажигалиева возлагается на Вас. Если они не будут освобождены из тюрьмы к 12 часам дня, Вы будете наказаны по законам военного времени».

Внизу красовались лихие закорючки, изображающие подписи.

— Почему меня не пригласили на заседание? Я же член президиума ревкома, — оказал Загит, чтобы выиграть время; он не был удивлен, словно после разговора с Трофимовым ждал именно такого послания.

— Нам это не известно!

— Ладно, сейчас приду.

— Нам приказано, товарищ Хакимов, сопровождать тебя! — с виноватым видом оказал старший.

— Ну и сопровождайте. Ждите на улице, пока оденусь.

Красноармейцы повиновались.

Прильнув к шинели Загита, Назифа разрыдалась.

— Не ходи! Пожалей будущего ребенка! Мало я настрадалась, когда ты сидел в тюрьме!.. Это аллах сжалился над моими горючими слезами и спас тебя. Я боюсь, бою-у-усь…

— Для счастья нашего ребенка я и борюсь за мирное житье, — задумчиво сказал Загит. — Милая, знаю, как тебе трудно!.. Потерпи! Ты моя единственная любовь на земле! — Он крепко поцеловал ее соленые от слез губы и быстро ушел, не надеясь, что вернется к ней, что увидит своего первенца.

Дом канткома партии был оцеплен красноармейцами, на мостовой стоял пулемет, нацеливший тупорылое дуло прямо на окна кабинета Трофимова.

«Успели, негодяи, раньше нас!» — с раскаянием сказал себе Загит, оттолкнул часовых у двери и вбежал к Трофимову; позади раздалась брань, но в спину ему не выстрелили.

— Что же это получается, Николай Константинович? Бесчисленные перевороты! Чудеса не повторяются, вторично я из тюрьмы не спасусь! А у меня жена вот-вот родит. Сам знаешь, мы же одни, ни тетушки, ни тещи, присмотреть за нею некому… У-у-у-у! — В приливе бессильного возбуждения Загит метался по кабинету.

Трофимов сидел на диване, накинув полушубок, расстегнув ворот гимнастерки; худое лицо его выражало бесконечную усталость, он часто, с надрывом кашлял.

— Придется подчиниться угрозе ревкома! — Слова Трофимова были тяжелые, как камни, и падали размеренно. — Телефонная и телеграфная связь прервана. Послал гонца в Верхнеуральск, к Ивану Дмитриевичу Каширину, но когда он туда доскачет! А вдруг пристрелят в пути… — Он не собирался тешить себя и друга радужными надеждами.

— Не согласен! — теряя голову, вскричал Загит. — Ты испугался валидовцев!

Николай Константинович побледнел от незаслуженной обиды.

— Браток, браток, ты расстроен, потому и говоришь так необдуманно. Нет у тебя оснований подозревать меня в трусости. Видел, и не раз, смерть в лицо!.. Однако умирать из-за Сафуана и Нигматуллы не собираюсь. Да, не собираюсь! Я еще пригожусь живым революции!.. Иди, иди, Загит, освободи этих предателей… Не всегда умно идти напролом! Приходится и маневрировать.