Грозовое лето - [65]

В самой дальней и грязной комнате опустевшего здания ревкома, заваленной разными бумагами, тряпьем, мусором, сидели один на один Сафуан и начальник милиции, о чем-то шептались. При виде сердитого Загита Сафуан злорадно улыбнулся.

— Садись, надо поговорить… Тобою недовольны и в кантоне, и в Стерле! Ты почему отделяешься от своих? Ты — башкир! Со всеми потрохами башкир! По-джигитски ли это — ходить на поводу у Трофимова и вредить своему башкирскому народу?

— Какой же ущерб я нанес своей нации?

— Ха, он спрашивает!.. А работа в ЧК? А постоянная помощь большевикам? Измена!

— Мой классовый долг — бороться против врагов революции! — с достоинством сказал Загит. — Воевал против врагов, за счастье башкирского народа! И сейчас воюю!

— Ты угождаешь Трофимову и продаешь свою нацию.

— Трофимов — честнейший коммунист и добрый друг башкирского народа! Николай Константинович самоотверженно выполняет указания товарища Ленина.

— Хватит! — Сафуан выкатил побагровевшие от злобы глаза. — Теперь пеняй на себя! Мы с открытой душою предлагаем тебе сотрудничество. В последний раз!.. Решай!

— Иначе говоря, я должен плясать под звуки вашего курая, так?

— Правильно, приятель! — возликовал Сафуан. — Правительству независимой Башкирии очень нужны такие храбрые джигиты, как ты. Если принесешь клятву на верность, простим тебе все грехи. Сделаем тебя, приятель, большим турэ республики, не кантона!

— Башкирскому народу я верен, а вам давать какие-то особые клятвы отказываюсь, — без промедления сказал Загит.

— Слышал? — повернулся Сафуан к начальнику милиции.

Тот повел усами вправо-влево:

— Понятно!

Загит встал, пряменький, стройный, как тополек.

— Мне можно уйти?

— Разумеется! Проводи товарища чекиста, — кивнул Сафуан начальнику милиции.

В коридоре на Загита напали милиционеры, отобрали револьвер, скрутили и связали пеньковой веревкой руки.

— В казенный дом! — скомандовал начальник.

Казенным домом, догадался без труда Загит, была тюрьма на краю поселка… Ночь еще не наступила, но в окнах домов уже не мерцали отблески горящей лучины, и было ясно, что жители от страха прикинулись спящими. Конвоиры повели Загита вдоль запруды. Он поднял голову к беззвездному, серому, как дым, небу и попросил прощения у Назифы, которую так скупо баловал нежностью. Бедняжка! Всю ночь она будет метаться в темном доме, ошеломленная исчезновением Загита, а на рассвете побежит в поселок, и ей там скажут, что муж арестован. Арестован? Неизвестно, доживет ли Загит до утра. Сафуан кровно заинтересован в том, чтобы Загит пропал безвозвратно.

— Джигиты, пустите на минутку забежать в ЧК, — заикнулся Загит.

— Чего тебе там надо? — грубо спросил конвоир.

— Захвачу кисет с махоркой.

— Там никого уж нету, все арестованы, — хладнокровно сообщил конвоир. — В нашу тюрьму из соседних кантонов нынче привезли арестантов.

«Что же это — истребление коммунистов по всей республике? Значит, Николай Константинович не уцелеет!..»

— Перед смертью досыта не накуришься, — мудро заметил кто-то из конвоиров.

Загит не собирался умирать безропотно.

— Парни, вы все-таки соображайте, что здесь происходит, — укоризненно сказал он. — Коммунисты, не байские прихвостни вроде Сафуана, дали землю беднякам. Я воевал в Красной Армии за счастье башкирского народа, а Сафуан пьянствовал в тылу, в Оренбурге!..

— Начальство велит — мы и выполняем приказ! А военком Индрисов лютый зверь! — после тягостного молчания проворчал конвоир.

Окна грязно-красного тюремного дома были забиты досками. Высокая кирпичная стена по гребню была обложена колючей проволокой. Узкая дорога к железным воротам, вероятно, не расчищалась от снега, но плотно была притоптана многочисленными узниками и стражниками.

Загита ввели в одноэтажный флигель внутри тюремного двора. Там его встретил, не скрывая торжества, начальник тюрьмы Якупов. Он пальцами обеих рук крутил кончики напомаженных усов, расплывшись в блаженной улыбке.

— Крупная щука попалась на крючок!..

«Когда тебя успели сюда вернуть, изверг? При царе был начальником тюрьмы, измывался над политическими! При Керенском, при белых был тюремщиком, истязал большевиков и сочувствующих им. Советская власть тебя вышвырнула, а ты, глянь, опять здесь!..»

— В карцер, в карцер! — рявкнул Якупов, притопнув сапогом.

— Так что карцеры все заняты, ваше благородие! — отрапортовал смотритель.

«„Ваше благородие?“ Быстренько же вы возрождаете старорежимные порядки!..»

— Ну, брось его в камеру потемнее!

Загита вытолкали во двор. У низкого костра приплясывали от скуки, били себя по бокам, хлопали в ладоши, чтобы согреть заледеневшие пальцы, солдаты. Загит пристально взглянул на них, и они замолчали, потупились, — раскаяние, видать, почувствовали…

Тюремный коридор был вонючий, с почерневшими от копоти стенами. Смотритель шагал в разношенных валенках бесшумно, держа в вытянутой руке огарок восковой церковной свечи. Перед последней дверью он остановился, велел Загиту раздеться, вынул из шкафа и бросил на пол синий халат, потрепанную солдатскую гимнастерку, холщовые штаны и ботинки на деревянной подошве.

— Полная ваша амуниция, товарищ Хакимов!

«Издевается или взаправду считает меня товарищем, а Якупова вашим благородием? Но как это узнаешь?..»