Грозовое лето - [49]

Загит, исхудавший, в запыленной форме, стоял на крыльце штаба и разговаривал с командирами; ординарцы только что увели дымившихся испариной, нерасседланных лошадей; штабной писарь уже подступил к комбату с приказами, ждущими его подписи; телеграфист принес папку со срочными расшифрованными депешами.

— Кустым!.. Товарищ комбат!.. Загит-кустым!.. — промолвила Гульямал через силу, отталкивая и писаря, и телеграфиста, и заплакала.

— Да что с тобой, енгей? — Загит всегда терялся при виде плачущей женщины. — Неужели тебя обидели?

— Никто меня не обижал! — спохватилась Гульямал. — Прости, кустым, бабью глупость!.. Примчалась услышать от тебя добрые вести. Привыкла, что ты всегда в батальоне. Без тебя сиротливо…

Загит ничего не понял из ее бессвязных слов, но протянул:

— А-а-а! Новости добрые, енгей, очень приятные. Башревком переехал в Стерлитамак. Дутовские казаки бегут без оглядки в степи. Башкирская бригада перешла от белых к нам! Вот-вот прибудет к нам и Кулсубай с джигитами.

— Ничего не слышал в штабе о… о Хисматулле? — боязливо, еле слышно спросила Гульямал.

— А-а-а! — понимающе протянул комбат. — Нет, ничего не слышал.

Гульямал громко всхлипнула.

«О аллах, она сейчас опять зарыдает!..»

— Не сегодня-завтра мы освободим от беляков Сакмаево, — бодро, чтобы как-то успокоить Гульямал, сказал Загит. — Там все выясним. Столько терпела, потерпи еще считанные дни. А хочешь, поедем вместе встречать отряд Кулсубая-эфенде…

— Нет, мне пора на дежурство, — улыбнулась сквозь слезы Гульямал. — Разве бросишь раненых? Спасибо, товарищ комбат!

29

Кулсубай не терял времени понапрасну, молниеносным ударом разгромил белый гарнизон в Идельбаше, отогнал колчаковцев и дутовцев за реку Урал и остановился на отдых в деревне Кармашлы, полагая, едва ли справедливо, что джигиты и он сам теперь имеют право и отоспаться, и попировать, и побаловаться с молодухами.

Однако отдыхать не довелось — командир соседнего красного пехотного полка Пензенской дивизии прислал гонца с просьбой о помощи: атакуют крупные силы противника, а в полку нет патронов и продовольствия, красноармейцы голодные, в разбитых походами лаптях.

Кулсубай не мог отказать соседу — это было бы недостойно чести джигита. И он приказал своим всадникам готовиться к походу.

Разведчики вскоре сообщили, что полк белых с артиллерийским дивизионом занял позиции на правом берегу Канана, а чуть позади, в двух киргизских аулах, находятся обозы.

— Вот мы сперва нападем ночью на аулы, захватим обозы с боеприпасами, с продовольствием, а на рассвете, когда часовые задремлют, убаюканные тишиной, ударим по белякам с тыла, — сказал Кулсубай начальнику штаба. — Пиши приказ!

— Да я лучше на словах объясню командирам эскадронов, — кивнул есаул и ушел: он уже смирился, что его приказы в дни партизанской борьбы командиры всех степеней употребляли на цигарки, бумага была скверная…

Ночь наступила дождливая, лошади, измотанные бесконечными походами, еще не отдохнули, не вошли в тело и вяло брели по грязной дороге, разъезжаясь копытами по скользкой глине. Северный студеный ветер пронизывал всадников до костей. Стояла такая темень, что хоть глаз выколи…

Перед атакой Кулсубай обратился к джигитам с отеческим напутствием:

— Нас вдвое меньше, чем белых, мои сыны!.. И вы, и ваши кони устали. Но не падайте духом. Если нападем смело, дружно, внезапно, то обязательно разгромим беляков. Из степи они нас не ждут — сторожат левый берег Канана. Вперед!..

Опытные разведчики, ползавшие бесшумно, по-пластунски, сняли часовых — те и не вскрикнули… С бархатистым шуршанием взлетела, прочертила темный небосвод красная ракета и как бы подтолкнула джигитов — эскадроны развернулись и лавой понеслись на позиции противника. Белые солдаты и офицеры выбегали из землянок, выпрыгивали из окон изб без сапог, в нательных рубахах, отстреливались наугад. Кулсубаевцы рубили их саблями, стреляли в упор по мечущимся, обезумевшим от страха воякам, сбивали лошадьми в грязь.

Нехотя занимался серый рассвет. Кулсубай поздравил джигитов с победой, велел подсчитать трофеи, незамедлительно везти патроны и провизию соседям.

Начальник штаба поморщился:

— Командир-эфенде…

— Сколько раз я тебя поправлял: не «эфенде», а «товарищ командир»! Ты сам-то где несешь службу? В Красной Армии!..

Есаул вздохнул: похоже было, что не очень он радовался, что служит в Красной Армии.

— Товарищ командир, а лучше бы не посылать обоз соседям, — осторожно заметил он. — Понимаешь, наши джигиты привыкли, что вся добыча после боя доставалась им! Очень это не понравится нашим парням — лакомый кусок пронесли мимо рта.

— Ну, оставь им кое-что, — разрешил Кулсубай.

— Вот именно — кое-что! — многозначительно сказал есаул. — Ты помни, агай, что наши парни в бою лютые, не боятся ни аллаха, ни черта, но набаловались пировать после боя…

— Значит, будем укреплять дисциплину по-большевистски! — охотно обещал Кулсубай, но после ухода есаула задумался…

В ближайшие дни приехал интендант из штаба Пензенской дивизии и провел учет всех трофеев. Не только джигитам, но и самому Кулсубаю такие строгости не понравились.

«Если от меня отшатнутся джигиты, то я погибну!.. Конечно, в Красной Армии свои порядки, я это знал, и мои всадники знают, но они подчинятся скорее красному командиру Загиту, чем мне, атаману!»