Грозовое лето - [103]

К печке подошел «главнокомандующий» Магасумов, с широким, покрытым, будто ржавчиной, веснушками лицом; лукавые его глаза глубоко прятались под блестящим от пота лбом.

— Агай, если не будут амнистированы уехавшие в степи вслед за Валидовым члены Башревкома, если не будет создана самостоятельная партия коммунистов Востока, то зачем же нам совать свои головы в петлю? — спросил он язвительно: давно об этом, похоже, размышлял.

— А какая польза народу и от ревкомовцев и от этой партии?

Главнокомандующий не нашелся, как быстро ответить, и сказал невнятно:

— Все-таки свои, башкиры!..

«И-эх, до чего запутались, закружились! А ведь и я так же плутал в трех соснах, и если б не Загит, то, возможно, сейчас был бы среди них, а не в Красной Армии…»

— Башкиры! — фыркнул Кулсубай. — Они для себя башкиры, для своей выгоды, для своего кармана! Через год-другой в аулах и не вспомнят о Валидове и Юмагулове. Власть им, националистам, была нужна для величия и обогащения.

Сафуан, чтобы напомнить о себе и хоть как-то отстоять свою независимость, заметил с укоризной:

— Ай-хай, отточил ты язык у большевиков!..

— Молодцы, значит, что остро точат языки и сабли! Не то что твои покровители из Башревкома! — молниеносно отбрил его Кулсубай.

Лапин, начальник штаба, спросил по-русски:

— А если мы подпишем соглашение, то нам гарантируют жизнь?

— Обязательно! Повинную голову меч не сечет. Нужно сдать оружие нам, дезертиров и молодых красноармейцев мы пошлем в запасной полк, а стариков распустим по аулам… Вы же, господин офицер, знаете, что и я уходил по глупости к белым, но меня же советская власть простила ввиду чистосердечного покаяния, — тоже по-русски ответил Кулсубай.

При словах «господин офицер» Лапин скривился, но задумался, отошел в сторону, сел на нары, — видимо, его подкупило, что Кулсубай не пощадил собственного самолюбия и признался в ошибках.

Сулейман Мурзабулатов, желая ускорить события, заявил, что он верит Кулсубаю и сейчас же уезжает в Стерле.

— А нельзя ли повременить недельки две, чтобы мы обдумали во всех подробностях условия соглашения? — попытался сманеврировать главнокомандующий Магасумов.

Однако Кулсубая одурачить было немыслимо.

— Нет, нельзя! — Он поднялся с табуретки, сделанной из широкого обрубка дерева, поправил саблю, положил револьвер в кобуру, зная, что атаманы внутренне обезоружены и не схватятся за кинжалы, спрятанные в голенищах. — Нельзя! Либо по-честному сдаетесь на милость победителей, либо я начинаю наступление. У меня, да будет вам известно, девять сотен старослужащих джигитов, казаков и русских кавалеристов!

«Девять сотен?..» — сказал себе с безмолвным стоном главнокомандующий и произнес решительно:

— Мы согласны.

26

Капитуляция «Реввоенсовета» и его вооруженных сил была значительным политическим успехом обкома партии, Хисматуллы и Кулсубая.

И раньше знали, что Кулсубай смелый и умный джигит, но в переговорах с повстанцами он проявил себя и дипломатом.

Перешедшие на сторону Советов атаманы были помилованы, а Сулеймана Мурзабулатова назначили заместителем военного комиссара Башкортостана.

И все же буря еще не улеглась. Нигматулла в кантонах слезливо благодарил БашЦИК и Совнарком за неизреченное милосердие, но в Стерле не поехал, а сбежал в русское село Чукара, где орудовали «зеленые», прихватив с собою Сафуана и Хажиахмета.

Новый мятеж русских кулаков и уцелевших от возмездия белогвардейцев — «зеленых», как они себя именовали, — перекинулся в Федоровскую и Маяклинскую волости. Десятки хлебных складов были разграблены. «Зеленые» вешали коммунистов, истязали и убивали милиционеров.

Хисматулла, решив сперва повторить столь счастливо оправдавший себя прием Кулсубая, послал на переговоры с «зелеными» Мурзабулатова и председателя Бурзян-Тангаурского кантисполкома Шахита Худайбердина, но атаманы обнаглели, кичась отвагой, и не сложили оружия. Их спесь усилилась и оттого, что Хажиахмет привел к ним отряд своих конокрадов.

Пришлось послать на усмирение Кулсубая с его девятью сотнями, а «зеленые» тем временем разграбили села и аулы Ивановку, Федоровку, Антиган и Акьяр.

Резвые кони были у джигитов и казаков Кулсубая, но слава его неслась по волостям еще стремительнее, и в рядах «зеленых» сразу же начался разброд, предусмотрительные мужички в ночной тьме разбегались по хуторам и заимкам, а кое-кто и с поднятыми руками выходил навстречу дозорам и сообщал Кулсубаю, где остановились мятежники.

На польском фронте Кулсубай увидел у конармейцев Буденного тачанки, оценил их ударную силу, сочетавшую скорость и огонь, и, вернувшись в Башкирию, отобрал у немцев-колонистов в Давлекановской волости пролетки на железном ходу, поставил на них станковые пулеметы.

В первом же бою тачанки, запряженные тройками сильных лошадей, вырвались по сигналу Кулсубая на фланг и скосили пулеметным огнем шеренги «зеленых».

Вечером в стане мятежников воцарилось беспросветное уныние. Нигматулла и Сафуан уединились со своими телохранителями, улеглись у костра и в ожидании ужина курили и рассуждали.

— Дела скверные, — сказал наконец Нигматулла. — Мы этого шайтана не осилим.

Сафуан тоже ясно видел, что шайтана Кулсубая с его девятью сотнями победить невозможно, и осведомился: