Гроза - [78]

Турсунташ сначала слушала молча, но потом воскликнула:

— Я восхищаюсь твоей добротой и доблестью, Хатам-ака. Кроме того, ты бескорыстно таскал на своих плечах тяжеленного Додхудая, думая, что совершаешь благодеяние. Посмотрим теперь, как тебя отблагодарит за это благодеяние Додхудай.

— А ты думаешь — как?

— Его долг теперь поступить доблестно.

— Что-о?

— Да. Ведь ты справлялся с делом, которое не каждому по плечу, ты делал большое доброе дело. Если бы я была на месте Додхудая, я приказала бы не разыскивать и не преследовать нас. Я бы сказала: «Этот юноша сделал мне столько хорошего! Хорошим ответить на хорошее может каждый, а вот хорошим на плохое это дело только доблестного человека». Вот как я рассудила бы на месте этого Додхудая.

— Нет уж, чего-чего, а доблести и благородства от Додхудая не жди. Давай-ка лучше прибавим шагу, чтобы подальше уйти от этого доблестного и благородного человека.

— Если бы ты мог сейчас меня спокойно выслушать… Не спеши, успеем еще к твоему старику. Послушай сначала, что я скажу…

— Ну и что ты мне скажешь?

— Скажу, что нам нужно возвратиться назад.

— Куда, в пещеру?

— Не в пещеру, а в дом Додхудая.

Хатам даже остановился от неожиданности и посмотрел на свою подругу с испугом, как на ненормальную.

— Это почему же нам надо туда возвратиться?

— Да, прийти в дом Додхудая с поклоном и с просьбой.

— Да что ты такое говоришь? Какая просьба?

— А просьба такая. Вот мы полюбили друг друга. Теперь мы муж и жена. Но мы по-прежнему будем служить вам, вам и бабушке Халпашше… Подумай, не лучше ли поступить так, чем скитаться бездомными бродягами от старика к старику и оказаться в конце концов в руках палачей эмира?

— А как же твое бракосочетание с Додхудаем?

— Мы объявим его недействительным и расторгнутым.

— Кто же его расторгнет?

— Я сама расторгну. Я ведь не сказала, что я согласна, когда спрашивал меня этот табиб. Если есть в Додхудае хоть немного благородства, он согласится с этим.

— Додхудай покажет тебе благородство, велит содрать с нас обоих кожу и набить ее соломой.

— Да, но если нас поймают, думаешь, с нами поступят лучше? И так — сдерут кожу и так — сдерут кожу. Но если мы явимся сами и во всем повинимся, то, может, и не сдерут. Так не лучше ли нам возвратиться?

— Нет, не лучше!

— А если мы скажем, что мы влюбленные? — в голосе девушки послышались умоляющие нотки. — Влюбленным ведь многое прощается.

— Тахир и Зухра, Лейли и Меджнун тоже были влюбленными. Но счастье не улыбнулось им. Если ты думаешь, что наше время лучше тех давнишних времен, то ошибаешься. Не лучше, а хуже. Нам нет возврата. Тигр не идет вспять, и йигит не берет назад своего слова. Чему суждено быть, джаным, того не миновать. У сидящих в одной лодке — одна судьба. Такими, сидящими в одной лодке среди безбрежного и бурного моря, оказались мы с тобой. Бог даст — выплывем, а не доберемся до берега и утонем, считай, что такова была воля аллаха. Вот и все. Договорились?

— Договорились, — пролепетала девушка, напуганная твердостью тона Хатама.

— А раз так, то пошли. — Он взял ее за руку. — Пошли вперед.

Во второй половине ночи, ближе к утру, они добрались до лачуги Джаббаркула. Хатам сказал спутнице:

— Ты подожди, я сначала войду один.

Он постучался в дверь и вскоре со двора послышался голос: «Кто там?» Это был голос Джаббаркула, вышедшего, как видно, во двор задать корма ослу. «Сейчас, сейчас», — говорил Джаббаркул, и дверь открылась.

— Э, да это же наш сынок Хатам! Наш богатырь! Почему в такое безвременье? Не случилось ли какого несчастья? — Джаббаркул, не дав Хатаму ничего ответить, обнял его и повлек в жилье.

— Эй, где вы там? — кричал он. — Не время спать, пришел наш Хатамбек, — кричал старик на весь дом вне себя от радости.

Предрассветной тишины в доме как не бывало. Проснулась и засуетилась тетушка Айбадак, вскочила с постели Кутлугой, встал и Султанмурад. Все они, казалось, не могут нарадоваться приходу гостя, только Кутлугой, едва произнеся слова приветствия, скрылась за столбом и стояла там, тяжело дыша, с учащенно бьющимся сердцем, закрыв половину лица краем платка. Но Хатам не обратил на девушку никакого внимания, даже ни разу не поглядел.

— Ата!.. — начал было Хатам и осекся, умолк на мгновение, как бы не решаясь сказать что-то важное. Кутлугой вся напряглась, вся обратилась в слух и ждала, что же скажет Хатам.

— Ата! — повторил юноша.

— Я слушаю тебя, сынок, говори же. — Джаббаркул увидел, наконец, что Хатам чем-то встревожен и сам не в себе.

— На улице стоит гостья… Я пришел не один… со мной гостья…

— Так сразу бы и сказал. Откуда же нам знать? Ведь наш дом — это твой дом. Почему ты оставил ее на улице, а не ввел сразу?

Старик направился было к дверям, но юноша опередил, его и со словами: «Я сам, я сам» — выбежал на улицу.

Он ввел Турсунташ, которая голову накрыла халатом, а лицо загородила платком. В доме все были удивлены: кем же может быть эта неожиданная гостья? Но уж как бы там ни было и кем бы она ни была, ведь говорят же в народе: «Входящего в дом собака не кусает». Всех больше удивлена была Кутлугой. Она, каждый день и каждый час поджидавшая Хатама, недоумевала, почему он пришел не один, а с какой-то женщиной. Кто она ему? Ведь отец говорил, что Хатам одинок и несчастен.