Гроза над Элладой - [31]

Задержка, вызванная схваткой с разбойниками, привела к тому, что к месту последнего отдыха до наступления утра разведчики не успели, пришлось ехать навстречу беженцам. А беженцев было много, и были они не те, что вчера — сильные прошли раньше, сегодня по дороге брели женщины и дети в сопровождении стариков. Они волокли с собой немудреный крестьянский скарб, на лицах поселились непреходящая усталость и безысходность. Кан ехал рядом с Медисом, его юное сердце разрывалось от жалости и участия к страданиям людей, сорванных с места неумолимой рукой войны.

— Откуда будешь, старина? — спросил Медис моложавого ещё старика, ведущего за собой ослика, на котором сидела девчонка лет восьми, вторую девочку несла на руках жена главы семейства.

— Из Паработа, — ответил старик, останавливаясь и со стоном сбрасывая наземь мешок с едой и одеждой. — Это деревня под Тиринфом. Уже неделю бредём прочь от дома. А вы откуда?

— Из Афин, — сказал Медис.

Люди, заметив заминку в пути, начали скапливаться вокруг беседующих, жадно вслушиваясь в разговор мужчин.

— Маловато вас, афиняне, — хмуро молвил тиринфиец. — Вшестером атлантов не остановишь. Где ваша прославленная армия, парни?! Враг топчет землю Ахайи, режет мирных крестьян, глумится над женщинами… Где же армия града славной девы Афины?!

— Афины идут на помощь Коринфу! — крикнул Кан срывающимся от волнения голосом. — Не горюйте, люди! Не рвите сердца свои — армия афинян выступила в поход. С нами вместе и беотийцы, и локры, и Фессалия и Фракия! Мы посчитаемся с атлантской нечистью за ваши слёзы! Враг ответит за всё!

— Афины идут на атлантов! Афиняне идут к Коринфу! Афины выступили в поход! — разнеслось по колонне беженцев в обе стороны.

Известие о выступлении на выручку Пелопонессу прославленной армии преобразило людей кардинально — всадников встречали не жалобы и плач, а радостные улыбки, их приветствовали взмахами рук, ободряющими словами и шутками. Гетиды в ответ тоже махали руками, а Медис раскланивался с самым важным видом, и только в глубине глаз у него резвились озорные сатиры.

Однако каждому триумфальному шествию рано или поздно приходит конец. Пришла пора разведке свернуть с дороги к месту последнего привала. Медис уверенно поворотил коня к развалинам храма Урана.

У стены храма, прислонившись к ней спиной, сидела девушка в пыльной столе. Кроме плаща, подстеленного на камни, ничего больше у неё не было. Разведчики подъехали ближе, но беженка никак не отреагировала на их приближение.

— Где твои родственники, красавица? — спросил Медис, останавливая коня в нескольких шагах от неё.

Девушка подняла голову, и Кан понял, что никогда не встречал такой красоты — на утомлённом до края лице изумрудами чистой воды полыхали огромные колдовские очи, точёный носик мог считаться самым изысканным среди носиков всей слабой половины человеческого рода, а о губках незнакомки нужно было слагать любовные гимны. Лицо красавицы было заплакано, но при обращении к ней посторонних мужчин она гордо вскинула голову, тряхнув роскошной гривой пепельных волос.

— Мои близкие бьют атлантов, эфеб, — сказала она мелодичным голоском, в котором, тем не менее, звучал открытый вызов. — Кто-то же должен остановить эту сволочь.

— А где твои вещи? — не отступал Медис.

— Поверь мне, эфеб, — строго промолвила красавица, — есть ситуации, в которых девушка должна заботиться не о сохранности скарба. Есть более важные заботы.

— Уж больно ты смелая, красавица…  — подал голос кто-то из Гетидов.

— А чего бояться дочери и сестре коринфийских бойцов в присутствии ахейских воинов? — спросила девушка, поведя округлым плечом. — Займитесь своими делами, эфебы, если не можете мне помочь.

Медис хмыкнул и толкнул пятками конские бока, сворачивая в объезд храма. Но едва разведчики миновали развалины и въехали под кроны придорожного леса, Кан остановил коня.

— Парни, — сказал он хмуро, — неужели мы бросим девушку без помощи? Ей ведь даже есть нечего.

— Красотке с такой фигуркой, я думаю, найдется, чем расплатиться за ужин, — сострил Шат. — Небось, не пропадёт!

— Что ты сказал, мерзавец?! — сердце юного разведчика и гоплита афинского войска пронзила острая тоска, разбудив в нём огненный гнев. — А, ну, повтори!

Он в бешенстве развернул коня и встал напротив остряка, его лицо побледнело, глаза сверкали пламенем, бушевавшим внутри.

— Если ты мужчина, доставай свой кинжал! — прорычал он, обнажая клинок.

Но Шат сделал то, чего не ожидал никто — дерзкий табунщик и задира бросил наземь и связку дротиков, и кинжал.

— Я не буду драться с тобой, командир, — сказал он печально. — Если ты жаждешь убить меня, чтоб утолить свой гнев, я готов погибнуть без боя. Ты ведь всё равно одержишь верх, а в драке я могу тебя поранить и подвергнуть провалу наше дело. Но если тебе достаточно моей просьбы о прощении, Кан, то прости меня — я ведь не догадывался, что ты влюбился с первого взгляда.

И Кан растерялся. Никто и никогда не просил у него прощения таким образом. Если точней, никто вообще прощения не просил. В воздухе зависла тягостная пауза.

— Прости ты Непоседу, — сказал Медис, подтолкнув командира ногой. — Он, конечно, похабник и ботало, но в разведке будет полезен. Чувства чувствами, но воин должен думать о деле. Прости Непоседу.