Гроза - [23]

– Часовая зарядка, душ, завтрак, прочие дела… Да ещё до работы доехать. – Валерия вынула пакетики, подвинула Любе её чашку.

– М-м, зарядка? Так вот откуда такие ножки! – Люба скользнула ладонью по одному из столь восхищавших её бёдер. – В джинсах и ковбойских сапогах они просто – ах!

– На фитнес-клубы времени нет, так что у меня дома беговая дорожка и гребной тренажёр. – Валерия отхлебнула чай, глядя на девушку с домашней, чуть утомлённой, вечерней нежностью. – В холода стараюсь каждый день на них разминаться, а сейчас, на даче, совсем обленилась что-то. Пару раз в неделю забегаю…

В уютном вишнёво-чайном ничегонеделании они болтали обо всём подряд: о распорядке дня, любимой еде на завтрак, музыке, книгах, фильмах; Люба с довольно едким юмором рассказала о некоторых своих преподавателях, особенно досталось от неё доценту Звягинцеву. Валерия долго смеялась над его прозвищами – «козел велкопоповицкий» и «удод, хохлатая птица степей». Когда встал вопрос, где лечь спать, она сказала, притянув Любу к себе и прижавшись щекой к её груди, будто к подушке:

– М-м… Конечно, старой холостячке тёте Лере не привыкать ночевать одной, но сегодня она выберет тёплый бочок вот этой прекрасной леди. Если, конечно, леди не возражает.

Густая тревога уплотнялась, от духоты не спасало даже открытое окно. В синем сумраке горел оранжевый огонёк фумигатора от комаров, а сад вздыхал, ворочаясь огромным, тёмным зверем. Прижимаясь к плечу Валерии, Люба слушала её тихое дыхание и с дремотным наслаждением перебирала в отяжелевшем мозгу наименования для неё. Она. Родная. Любимая женщина. Валерия Геннадьевна Лежава. Нет, это на работе её так зовут… А сейчас она – просто Лера. Её Лера.

Тёплый противный кисель дрёмы расплескался от резкого стука, отдавшегося в груди острой вспышкой боли. В открытое окно врывался штормовой ветер, от которого трепетала занавеска, а сад шумел необузданно и грозно.

– Рама, наверно, стукнула. Что-то ветер разгулялся… Гроза, что ли, собирается? – Валерия встала, закрыла окно. Белая вспышка озарила её силуэт, щёлкнул шпингалет, занавеска успокоилась. – Точно, гроза.

А Люба не могла сделать вдох: сердце при этом всякий раз будто жестоко пронзала остро заточенная спица. Дыхательные упражнения были как мёртвому припарка, тьма комнаты душным гробом сжималась вокруг неё, давя на голову угольно-чёрной пульсацией с красными прожилками. Люба затаилась в ожидании, про себя моля, чтобы это поскорее прошло, но – увы… Мелких осторожных вдохов не хватало, грудь стремилась расшириться, и тут её подстерегала проклятая боль.

– Лер… Я… – Она не узнала собственного голоса – сдавленного, хриплого.

– Что, мой хороший? – Валерия насторожилась, щёлкнула выключателем, но свет не загорелся. – Чёрт, кажется, электричество вырубилось. Ещё не хватало… Где у тебя тут спички или зажигалка?

– Там… На столе лежала, вроде, – прохрипела Люба, и эти несколько слов дались ей ценой двух болевых молний.

Чиркнула зажигалка, и темноту разогнали колышущиеся язычки пламени: это загорелись большие ароматические свечи в стаканчиках, расставленные Любой.

– Что такое, солнышко? Ты прямо сама не своя… Тебя гроза напугала?

– Лер… Я думала, пройдёт, но не проходит… Сердце. – Приходилось говорить правду, в одиночку с этой болью справиться не получалось.

– Так… Любушка, не пугай меня. – Присев рядом, Валерия прижала девушку к себе, покачивая её в объятиях, как ребёнка. – У тебя раньше были с этим проблемы?

– Нет. Буквально на днях началось, в этот понедельник… Лер… мне трудно говорить. – Вспышки боли следовали одна за другой, сердце будто превратилось в куклу Вуду, которую остервенело колола иглой чья-то рука.

– Не разговаривай, маленький. Береги силы… Надо скорую вызывать, с сердцем шутки плохи.

– Нет, Лер… Они не найдут ничего. – С хрипом Люба повалилась на подушку. – Это… Я просто взяла себе… твою боль. Всю. Теперь её у тебя… не останется. И всё будет хорошо.

Тёплое дыхание Валерии защекотало ей лоб и веки, поцелуй согрел сухие помертвевшие губы.

– Ох… Горюшко ты моё луковое. И счастье тоже… Так, аптечка тут есть? Может, таблетки или капли какие-нибудь сердечные?

– Корвалол бабушкин только, – вспомнила Люба.

– Ну, хоть что-то! – Валерия принялась рыться в шкафчике, нашла картонную коробку с лекарствами, перетряхнула всё её содержимое, поднося флакончики поближе к свече. – Вот он. Сейчас, моя родная.

Холодно-мерзкий, резкий вкус ментола и валерианы пролился в горло, а скорую Валерия всё-таки вызвала. Долго, раздражённо объяснялась с диспетчером: та как будто не верила, что у молодой девушки могут быть острые боли в сердце; затруднения вызвал и адрес, по которому следовало приехать машине. Люба со странной, умирающей нежностью слушала холодный металлический звон властных, требовательных ноток в её голосе: ей будто на миг приоткрылась другая сторона любимой – не Леры, а Валерии Геннадьевны.

– Что за клуши там сидят! – ругнула та диспетчеров, сердито бросив телефон на стол.

А в стекло уже хлестал тяжёлой, мощной дробью дождь, и казалось, будто с неба сыпались ледяные горошинки града. Валерия опять пощёлкала выключателем, выглянула за дверь.