Громкая история фортепиано. От Моцарта до современного джаза со всеми остановками - [32]

Воздухом дышат алхимики, такие как Билл Эванс, импрессионист Клод Дебюсси или эксцентрик эпохи би-бопа Телониус Монк, — мастера атмосферы. Таинственным образом сочленяя звуки (а также их отсутствие — тишину), они конвертируют приземленные приемы музыкальной композиции в целые призрачные миры, подобно тому как алхимики превращали обыкновенный свинец в золото. Мелодия увлекает, алхимия зачаровывает.

Наконец, земная твердь — фундаментальная основа творчества ритмизаторов, таких как Фэтс Домино, классик латино-джаза Артуро О’Фэррелл или просто классик Сергей Прокофьев. Эти композиторы во главу угла ставят тот отрывистый удар, который, собственно, и дает жизнь фортепианной ноте. Именно ритмизаторы привносят свинг в джаз, гипноз в минимализм и «перчинку» в сальсу. Если мелодия целится в сердце, то пульсирующая симфония ритма возбуждает прочие органы тела, заставляя слушателя дергаться, качаться, притопывать ногами и крутить бедрами в такт музыке.

Конечно, ни одного музыканта нельзя на сто процентов отнести к какому-то из этих типов: тот же Бетховен может в одно мгновение взорваться фейерверком, а в следующее заиграть ангельскую мелодию. Для большинства выдающихся композиторов границы предельно условны; в конце концов, практически любая мелодия содержит в себе в том числе и ритмический рисунок. И тем не менее композиторы, исполнители и импровизаторы, какими бы они ни были музыкальными хамелеонами, как правило, тяготеют к одному из перечисленных типажей и именно таковыми остаются в истории. Они работали в разные эпохи, в разных жанрах, на разных континентах — но все равно обладали одним из четырех основных творческих темпераментов.

К какой категории они относятся?

Любая классификация по определению искусственна и в том или ином ракурсе не выдерживает критики. Ловушек здесь множество, и все они очевидны. Композитор, джазовый пианист и знаток-энциклопедист Дик Хаймен любезно согласился помочь классифицировать выдающихся пианистов по моим четырем категориям, и Дейв Брубек поначалу оказался у него горячей головой. Когда я спросил, почему Брубек принадлежит именно к этой категории, а не к ритмизаторам, Хаймен задумался и через некоторое время прислал ответ: «Теперь я думаю, что его долгая многообразная ка рьера позволяет — несмотря на то что он и горячей головой был, и от ритма много отталкивался — причислить Брубека к мелодистам». Еще в одном письме он признавался, что задача оказалась сложнее, чем он думал. «Позволь мне, пожалуйста, еще немножко пораскинуть мозгами, — просил Дик, — потому что мне всерьез кажется, что у тебя получилась красивая и ясная схема, которая способна помочь усовершенствовать традиционную хронологическую классификацию».

Академический пианист Альфред Брендель в частном письме привел следующий довод: «Я много писал о том, чем Гайдн отличается от Моцарта, оба они — от Бетховена и все трое — от Шуберта. Чего мне всегда хотелось избежать, так это упрощения типа „Моцарт — это в основном то, а Шуберт — это“. Великая музыка работает сразу на нескольких уровнях, ее явно нельзя свести к нескольким строчкам. Если я пишу, что у Моцарта и Шуберта кантабиле [стиль исполнения, имитирующий пение] вокальное, а у Гайдна и Бетховена — инструментальное, это нужно понимать в соответствующем контексте, единственно верным образом».

Что ж, эти предостережения были мной обдуманы и учтены. Тем не менее в следующих главах будет предпринята попытка разъяснить намеченную здесь классификацию в надежде на то, что подобные схемы будут удобной платформой для формулирования мыслей на тему музыки — или по крайней мере спровоцируют новый виток ее обсуждения.

Глава 7. Горячие головы

Часть 1. Новый завет

Моцартовская оценка Клементи — музыкальный автомат — отчасти объяснялась их совершенно разным подходом к исполнению. Итальянец по рождению, Клементи ослеплял публику техническим мастерством и в интервью 1806 года, вспоминая о соревновании с Моцартом, сам это признавал, хотя и отмечал, что впоследствии освоил более мелодичную, благородную манеру игры. Некоторые его приемы, например рискованные аппликатурные «прыжки» или двойные арпеджио, были позаимствованы из клавесинной музыки Доменико Скарлатти, которая сама по себе не отличалась особой нюансировкой (что, впрочем, вовсе ее не обесценивало — Шопен, к примеру, разучивал Скарлатти со своими учениками). У Mоцарта, конечно, тоже была кое-какая техническая подготовка, но ой тем не менее в значительно большей степени старался рассказать с помощью звуков фортепиано некую историю или же воплотить в них человеческое настроение, состояние души, а не просто привести публику в кратковременный экстаз.

Современные пианисты тоже разрываются между этими крайностями. Кто-то ставит во главу угла чистое мастерство, другие стремятся прежде всего задеть струны человеческой души. В творчестве горячих голов — музыкантов, чья непостоянная, непредсказуемая исполнительская манера будто отражает саму сущность жизни с ее внезапными поворотами, — совмещаются оба подхода. И никто не выразил этого лучше, чем вторая фортепианная суперзвезда мирового значения — Людвиг ван Бетховен (1770—1817).