Гром - [39]

— Да, жаль, жаль… А здорово было бы, если и вы, мой хан, подданных своих принимали таким же образом. Порядку-то было бы значительно больше, — сказал Балбар, словно испытывая Намнансурэна. Хан презрительно хмыкнул:

— Не имею желания устраивать здесь подобные порядки. Они были бы для меня только в тягость. Есть многое другое, кроме этикета, что не дает мне покоя, дядюшка.

— Что же томит вас, почтенный хан?

— Не за свою голову болит душа. Мне своего хватает, да и вы, мои близкие, нужды не терпите. Но вот вы, дядюшка, человек светлого ума, кому как не вам понять меня. Долг хошунов наших — сорок тысяч ланов, крепостные и податные люди зачастую тряпки не имеют, ходят среди лета в овчинных дэлах. Что это? Веление судьбы? Не верю!

— И правильно. Однако, почтенный хан, это не ваш долг. Если же говорить о крепостных и податных людишках, то, с одной стороны, ваши мысли о них верны, но с другой, в самом деле есть на все воля неба.

— Я так не думаю, дядюшка. Если богат хошун, то доволен и его нойон; если крепостные одеты и сыты, значит, господин у них толковый.

«Хочешь для всех хорошим быть, «живым богом» прослыть желаешь? Ну что же, попробуем поддеть тебя с другой стороны», — мысленно осклабился Балбар.

— Вы что же, всерьез полагаете, что отец ваш и жил неправедно, и поступал неразумно? Да уж не переутомились ли вы от великих трудов своих? Не пропал ли у вас аппетит? — сказал он, сжимая в кулаке свой подбородок.

— Кто сказал вам, что у меня аппетит пропал? — улыбнулся Намнансурэн и прошелся по юрте.

— Узнал я, что отдельно для вас теперь не готовят, а кушать изволите лишь то, что и чиновникам подают. Вот я… это самое… По невежеству своему и подумал, не пропал ли у вас аппетит, — обращая свои слова в шутку, сказал вставая Балбар.

— Вправе ли мы судить наших предков? Благодаря отцу есть что подать на стол и у мамы, и у нас. Ну да ладно, — улыбаясь сказал Намнансурэн и вышел из юрты.

Балбар помрачнел: сколько сил и выдумки потратил, но так и не смог ни убедить в чем-нибудь хана, ни хотя бы из себя вывести.

К вечеру погода испортилась: над северным хребтом повисли черные тучи, то и дело сверкали молнии. На закате Магсар хатан почувствовала себя плохо. Балбар, задыхаясь, метался у дверей орго:

— Утеплите стены! Костоправа сюда! Лампады в молельной зажгите! Марамбу зовите!

Зайдя в орго, справился у ахайтан о самочувствии.

— Цвет лица у вас хороший. Постарайтесь успокоиться. Выпейте пару ложек топленого масла, — посоветовал он и бросил гадальные кости. — Его отец родился в год тигра, так? Если ребенок появится на свет в час собаки, то будет писаным красавцем.

Намнансурэн обычно до ночи засиживался в малом орго, от двери до хоймора заставленного полками с монгольскими, тибетскими, маньчжурскими сутрами, рукописями, книгами. Не изменил он своей привычке и в эту ночь, но время от времени, не выдержав, подходил к орго, где лежала жена. Ахайтан родила заполночь. Намнансурэн бросился в юрту к жене, но в дверях дорогу ему загородил Балбар.

— Нам с вами не стоит заходить туда. Лишняя суета может только повредить ахайтан, — предостерег он. Хан послушался и возвратился в свое орго. Из юрты вышла служанка, держа в руках скомканные простыни.

— Кто родился? — спросил у нее Балбар.

— Сын.

Балбар не подал вида, как сильно огорчен. Полюбопытствовал:

— Несешь что?

— Послед, — ответила растерявшаяся девушка.

— Это где попало не бросают. Давай мне, я найду место, где спрятать, — сказал Балбар, забирая простыни.

В свой хашан он бежал, спотыкаясь и задыхаясь от волнения, словно стал обладателем некоего сокровища. Спрятав простыни, перевел дух: «Вот и еще одно дело сделано. Видно, само небо покровительствует нам».

Нащупав за пазухой серебряную иглу, он снова заторопился в ханское орго. «Прошло время, когда ты метала своих щенков одного за другим. Теперь сокровенная плоть твоя попала ко мне, и вся черная магия будет работать на то, чтобы опустошить твое лоно», — думал, шагая к орго, Балбар и до крови кусал губы своими желтыми, гнилыми зубами.

Три дня в ханском орго был праздник, а на четвертую ночь опять случилось несчастье. Душа у Балбара пела от радости, но щепоти нюхательного табака оказалось достаточно, чтобы пролить целый ручей слез. Оплакав младенца, Балбар вернулся в свой хашан, чтобы продолжить затворничество. Хоронил ханского сына Содном. На темени младенца, на месте смертельного укола заметил он красную точку и почувствовал вдруг, как обожгло ему грудь, едва сдержал крик боли. «Но нельзя же усугублять страдания господина, — подумал он, стараясь взять себя в руки. — Кто же это сделал? Как может жить на свете эта змея, смотреть в глаза людям?»

Вернувшись к себе, Балбар запер двери. Каждый день читал он книгу черных заклятий. «Это благодаря ей колдовство мое идет успешно», — говорил он самому себе.

Иногда приходил Гэмбэл, приносил воду, заготавливал дрова. «Чужая душа — потемки», а «бывалый человек не дает промашки», — рассудил Балбар и ни словом не обмолвился Гэмбэлу о причине смерти младенца. Не стал показывать и добытый послед.

«Видно, проклятие сгубило младенца, — подумал Гэмбэл, услышав о трауре в ханском орго. — Ох и страшная же в нем сила! Ну и Балбар! Не человек, а настоящее бесовское отродье. Может, он за счет своего тайного колдовства и в хубилганы выйдет?» — Страх и благоговение полностью захватили Гэмбэла, и он на всякий случай шептал молитвы, прикрываясь рукавом.