Гром - [41]

Эти мысли несколько суток подряд сверлили мозг хана. Перед его глазами вставали иссиня-черные сливы невинных младенческих очей, и, как хан ни крепился, к утру его платок был мокрым от слез.

Вскоре в монастырь приехал Ринчинсаш с женой. Зайдя в орго, поклонились, Ринчинсаш поднял на брата глаза и тут же испуганно отвел их, изменился в лице, потупился и сидел молча, словно глотал и никак не мог проглотить жесткую жилу. Он то краснел, то бледнел, не осмеливаясь посмотреть ни на брата, ни на изображения бурханов в алтаре. Рядом с ним, притаившись, словно ее и не было, сидела Нинсэндэн. Намнансурэн расспросил о здоровье матери, потом с трудом заговорил:

— Большое несчастье постигло меня. Но что теперь… Постарайтесь хоть вы не болеть, хорошенько молитесь бурхану-хранителю. За нас не беспокойтесь. Мама уже не молода, пусть побережет себя. Передайте ей мою просьбу. Хотел я заехать к вам, да сейчас не до того. Ты, младший брат мой, позаботься о матушке, не отказывай ей ни в чем. Хоть и остра она на язык, а иногда и грубовата, но сердце у нее нежное. Мы съездим на воды, полечимся немного и на обратном пути заедем ее проведать, — сказал хан. Ринчинсаш не промолвил в ответ ни слова, даже не кивнул.

«Молод годами, вот потому и переживает так сильно мое горе. На вид — здоровый мужчина, а в сущности — совсем еще ребенок. Правильно говорят: «Выросший без отца — что большой палец в пятерне». Молоды они, детей нарожают много. Что ж, пусть хоть у них все благополучно будет», — подумал Намнансурэн и вручил родственникам приготовленные подарки. Ринчинсаш долго молчал, ерзал, словно ему было невмоготу сидеть на одном месте, встал, поклонился. Выходя, сказал, как учила мать:

— Оттого горе приключилось, что люди вас не любят. Жаль, но ничего не поделаешь.

«Говорит так, как думает. Возможно, он в чем-то и прав. Бог с ним, совсем еще дитя», — тепло подумал о брате Намнансурэн, благодарный ему за приезд.

На следующее утро хан встал рано — все равно не спалось — и вышел на окраину монастыря. Он шел по молитвенной дороге вокруг субурганов и неожиданно столкнулся с Нинсэндэн. Увидев перед собой хана, молодая женщина рухнула на колени и зарыдала. Намнансурэну бросилось в глаза ее осунувшееся, бледное лицо: «Тоже совсем еще девочка. А сердце чуткое — переживает».

— Хан аха! Пощадите вы меня, недостойную. Позвольте вернуться в родительский дом. Не могу я здесь, не могу привыкнуть к тому, что вокруг творится, — просила Нинсэндэн, утирая бархатным рукавом катившиеся по лицу слезы. Намнансурэн поднял невестку с колен, участливо погладил по голове.

— Потерпи, все постепенно сгладится, — сказал он и подумал: «Нрав у матушки крут, в разговоре выражений не выбирает, а девчонка не привыкла к такому обращению, вот никак и не приживется, бедняжка. Дома небось росла в неге да в ласке. А может, братец мой на сторону поглядывать стал».

Нинсэндэн отвернулась и опять заплакала.

— Неправ он, что еще я могу сказать вам, его старшему брату, едва слышно вымолвила Нинсэндэн и повторила просьбу: — Позвольте мне вернуться в отчий дом.

— Ты дорога мне, как и брат. Все устроится в свое время. А ему я скажу, чтобы был благоразумен, стремился к добру и не мучал тебя, моя девочка, неразумными поступками. Успокойся. Старший брат позаботится о тебе, — ответил Намнансурэн.

«Видно, хан понял все, — с облегчением подумала Нинсэндэн. — А что теперь будет с Ринчинсашем? Может, его и не бросят в застенок. Сам-то ведь он неплохой, и я от него зла никогда не видела».

Домой Намнансурэн вернулся с твердым решением — встретиться с братом и наказать ему: «Коли взял жену в дом — не мучь ее. Пусть делает то, что хочет и что умеет. Пригласи учителей, пусть обучат ее грамоте, игре на хуре. Вози почаще к нам, развлекай всячески…»

Но Ринчинсаш был неуловим: то он уехал в китайскую фирму в Шивэни ар, то ушел на моление, то отправился на прогулку к реке. Домой он вернулся, так и не попрощавшись с братом.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ СТРАНА ЦВЕТОВ, СТРАНА ПТИЦ

День и ночь — сутки прочь, зима да лето — год пролетел. Батбаяр раздался в плечах, возмужал. В юрту теперь входил осторожно, бочком — не то и завалить можно. В состязаниях по борьбе был стоек, неутомим, и сверстники уважительно отзывались о его неистощимой выдумке и мастерском броске через спину. Иногда, чуть хмельной от кумыса, он мчался на горячем коне, пригибаясь на скаку к его гриве, и думал: «А может, я скоро буду самым сильным в верховьях Орхона?» Как хотелось Батбаяру оседлать сытого резвого скакуна и лететь от хотона к хотону, от пади к пади… Но разве позволит вольничать Аюур-гуай! Бойда даже установил порядок: при обучении жеребят и двухлеток ездить осторожно, и то две недели, не больше. В табуне двадцать с лишним лошадей, но они не знают седла, их спины ласкает лишь степной ветерок. Попробуй оседлай хоть одну, — потник взмокнет, Донров помчится жаловаться отцу, и попрекам не будет конца. А юноше не хотелось приносить матери огорчения. Зато, когда Дуламхорло уезжала на моленье, на цам, на праздник майдара или же навестить родных и разрешала сопровождавшему ее Батбаяру седлать любимого коня, он чувствовал себя настоящим мужчиной. Радушная и кроткая Дуламхорло с годами стала злой и придирчивой. Теперь она то и дело ругала батрачек, Гэрэл и Ханду, и не только во время дойки.