Гром - [35]

Не получится ли так, что я собираюсь одним ломом с деревянной рукояткой развалить скалу? Если кто и может меня заподозрить, так это Смурый. Это он направляет Намнансурэна по собственному разумению, авторитет ему создает. Когда я кончу это дело, придется, видно, потягаться с Дагвадоноем. Так или нет? — задал себе вопрос Балбар. — Но если взяться с умом, найти уязвимое место, то и скала рассыплется, только ее толкни. Взять хотя бы рябого нойона, хана-то бывшего. До чего жену любил, надышаться не мог. К ней не только я, оборванный храмовый служка, солнечный луч подобраться не мог. А уж до чего свиреп был! То монастырских сторожей кнутом исхлещет — мол, собаки во дворах громко лаяли; то смотрителя храма вызовет и пощечин ему надает — мол, поутру слишком громко в барабан били. Такой ужас наводил, что к нему и приблизиться боялись. И этого всесильного человека смирила обыкновенная горячка. Заснул вечным сном. А вскоре ханша, его вдова, делила со мной ложе».

Стемнело, Балбар встал, обмотал вокруг головы орхимжи и пошел домой. Занятый своими мыслями, он, сжав зубы, миновал ханский дворец и подошел к своему хашану. На воротах висел амбарный замок, во дворе давился лаем рыжий, с белыми подпалинами, волкодав, за которого Балбар не пожалел верблюда. Не так давно поставили в этом просторном дворе две юрты-пятистенки, вплотную одна к другой. Дверь навесили внешней стороной вовнутрь; кошму дымника закрепили не на той стороне. Необычный вид юрты имели и внутри — все вещи стояли не на своих местах. Даже бурханы были расставлены почему-то у самого порога и смотрели куда угодно, но только не на юг[26]. На днях, когда бушевала песчаная буря, привел сюда Балбар своего близкого приятеля Гэмбэла, с которым служил еще у старого хана. Посидели, вспомнили былое, пожарили хушууров с луком, попили заправленного крупой чаю.

— Ну так вот, — начал Балбар. — У тебя есть возможность оказать мне неоценимую услугу. Зная тебя как старого и верного друга, хочу, чтоб ты помог мне выполнить одно дело. Кстати, и Цогтдарь ахайтан, которая так волновала твою душу в молодости, тоже советует довериться тебе! Это государственная тайна. И если сумеешь помочь нам, отвалим тебе столько, что и за всю жизнь не истратишь! — пообещал Балбар.

Гэмбэлу под пятьдесят. Выходец из бедной семьи, он исстрадался от сознания, что ему суждено под конец жизни нищенствовать, собирать подаяние и умереть в конце концов на какой-нибудь мусорной куче. Гэмбэл так и не понял, что означает предложение Балбара, но ответил, что помочь согласен. Клятвенно заверил, что никому не откроет доверенной ему тайны, и в подтверждение своих слов обменялся с Балбаром талисманами.

«Кто же выплевывает масло, которое само попало тебе в рот, — рассудил про себя Гэмбэл. Этот тощий, смуглый лама с густым ежиком коротких волос сохранял необычную для пятидесятилетнего мужчины легкость в мыслях. — А если когда и заподозрят меня в чем-то, скажу, что просто помогал ламе-затворнику ради горсти крупы и, конечно, не предполагал, что он использует мою помощь в дурных целях».

Балбара заинтересовали и заставили остановить выбор именно на Гэмбэле следующие обстоятельства: раньше Гэмбэл писал иконы, делал это мастерски и с большим усердием. Кроме того, по своей бедности был он падок на деньги. Когда-то и он считался приближенным рябого нойона, был вхож во дворец, но с тех пор, как на ханском престоле воссел Намнансурэн, стали поговаривать, что Гэмбэл подл, любит наушничать. Изгнанный молодым ханом со службы, бывший богомаз опустился до того, что не имел лишнего дэла. Балбар давно догадывался о чувстве ненависти, которое испытывал тот к Розовому нойону: «Себя полагает честным и неподкупным, а сам, пытаясь возвыситься в глазах людей, гнушается приближенными своего отца!»

— Коли положилась на меня ахайтан, то я вижу в этом предначертание свыше, — изрек Гэмбэл, и ответ его был по достоинству оценен Балбаром: «Самый надежный человек тот, чьи мысли совпадают с твоими!»

В прошлом Балбар был ламой, но, приехав в монастырь, смиренно облачился в скромные монашеские одежды, явился к хану и поделился своей мечтой:

— Хочу закончить годы свои не в грехе, но в затворничестве, позаботиться о грядущих перерождениях. Мечтаю пожить два-три года рядом с вами, вознося молитвы Намсраю[27], чтобы послужили они умножению благочестия и святой добродетели вашего семейства.

— Что я могу возразить на это, если желания ваши и Магсар совпадают, — ответил Намнансурэн.

Для родных и близких хана Балбар был бродячим монахом из другого аймака, но они видели в нем не только служку старого князя, сошедшегося в конце концов с его вдовой — названой матерью Намнансурэна, но знатока обрядов, прорицателя и астролога, и потому относились уважительно, почитая чуть ли не как отца. Так, под видом ламы-затворника, Балбар водворился в монастыре. К нему попривыкли, прониклись доверием.

— Ну вот что, ты! Напишешь мне пять портретов Намнансурэна, совершенно одинаковых, размером не больше ладони, — приказал Балбар Гэмбэлу, а сам с утра до вечера лазал по мусорным кучам, собирал выбеленные солнцем верблюжьи челюсти, женское исподнее тряпье, войлок, на котором относили в степь покойника, изношенные китайские тапочки, полуистлевшие кости, порты сгнившего от проказы старика китайца. По его просьбе Цогтдарь прислала однажды шкуры задранных волками животных. Вся эта подготовка заняла почти полгода. Как-то ночью затворник запер ворота, спустил с цепи волкодава и, засветив выточенную из кварца лампу, уселся у стола. Он разложил перед собой все пять портретов Намнансурэна, истыкал «девять органов» его тела остро наточенным кинжалом, исколол шилом сердце, живот и грудь. Потом завернул портреты вместе со всяким мусором в тряпье и шкуры, приготовил пять свертков и перевязал каждый обрывком старой веревки.