Гром - [33]

— Разведи огонь, пусть эгчэ согреется, — наказала она Батбаяру, а сама вернулась в юрту бойды и сварила хозяину бантан[24].

Разобидевшись на мужа, Дуламхорло не находила себе места. Заметив, что промокшие насквозь Лхама и Ханда все еще возятся около коров, велела Батбаяру сбегать и передать, чтобы прекратили дойку.

— Пусть телят подпустят!

Набросив на плечи сухой, подбитый мерлушкой дэл, Дуламхорло напилась кипяченого молока и легла на узкую койку Батбаяра, который собирался уходить к табуну. Пристально посмотрела в глаза юноше, спросила:

— Ты надолго? Загони лошадей подальше на северный склон да и возвращайся. Куда они денутся? Зря под холодным дождем не торчи, застудишься.

Вечером Аюур вышел из юрты. Шлепая по лужам, он долго бродил по хотону, разыскивал жену.

— Дуламхорло-а! Ты где? Да иди же сюда. Вот несчастье, — бормотал он.

— Девочка моя! Там тебя Аюур-гуай кличет. Может, пойдешь? — спросила Гэрэл.

— Нет, — с ледяным спокойствием ответила Дуламхорло. — Рано еще! Сам домой месяцами глаз не кажет, жену за человека не считает. Все хозяйство на меня взвалил, а сам жирок нагуливает. А стоит из дома голову высунуть, так он же тебя последними словами поносит. Да разве в монастырь этот я по своей воле ездила? Сам же и передавал с человеком: «Поезжай на моленье. Разыщи в монастыре джасовую юрту». Или, может, запамятовал? Высокомерия у этой старой башки больше, чем у верблюда. Как о людях говорить — так орел, как о себе — так будто наседка на яйцах. А я знаю, как он ведет себя с княжескими служанками? Меня выгнал, так, видимо, приведет себе другую, из благородных. Только я тоже человек, и красотой меня бог не обидел. Издевательств над собой не потерплю.

«Ах, бедная, бедная, — жалела ее про себя Гэрэл. — За человека меня считает, потому и делится своими мыслями и бедами. Молоденькая еще… Вот уж и сын вырос, а все такая же красавица. Может, в этом и есть несчастье женщины? По всему видать, кто-то в монастыре пристал к ней. Так чем она виновата? Аюур-гуай дома не бывает, как же ей пересилить себя, ежели ей кто и понравился? Не каменная ведь. И чей это поганый язык повернулся насплетничать на нее Аюуру?»

Гэрэл приятно было смотреть, с каким удовольствием устроилась хозяйка на плохонькой, покрытой войлоком койке ее сына.

К ночи дождь зашумел сильнее.

— Промокнет наш Бялзухай. Не застудился бы… Но парень он смышленый, найдет где укрыться, — сказала Дуламхорло, и это ее беспокойство за Батбаяра тоже пришлось Гэрэл по душе.

«Нет, что ни говори, а хозяйка у нас душевная. Вот ведь как о моем сыночке волнуется».

— Твои слова он слышал, значит, скоро вернуться должен, — сквозь сон пробормотала Гэрэл. Вскоре во дворе раздался стук копыт, и Батбаяр вошел в юрту, смахивая с дэла дождевые капли.

— Ты коней в лес загнал? — шепотом спросила Дуламхорло. — Ну и ладно. В дождь они оттуда никуда не уйдут. А если и не будет их поутру — тоже не велика беда. Пусть старая башка сам их разыскивает.

Юноша сбросил мокрую одежду и ткнулся было прилечь под бок к матери.

— Бялзухай! Ложись ко мне. — Голос Дуламхорло чуть дрожал. — Как вечером промокла, так до сих пор никак отогреться не могу. Внутри будто вся заледенела. Да и ты тоже погреешься под сухим дэлом.

Батбаяр был в смятении. Но хозяйский приказ — что божье слово, и юноша осторожно прилег рядом с ахайтан. Дуламхорло прикрыла его полой дэла. Каким же мягким, жарким кажется подбитый мерлушкой дэл, если накрываешься им впервые.

— Бр-р! Ты не то что другого согреть, сам холодный как ледышка, — прошептала Дуламхорло, обняла юношу за шею, притянула к себе. Почувствовав прикосновение ее горячих, упругих грудей, Батбаяр затрепетал. Его обдало сладковато-терпким ароматом женской плоти. По всему телу юноши разлилась жгучая волна. Дуламхорло осторожно коснулась мягкими влажными губами его глаз, прижалась теснее, крепче… Вскоре от ее ласк смятение и робость юноши, еще не испытавшего блаженства женских объятий, растаяло без следа.

Пригревшаяся на лежанке Гэрэл крепко спала.

Едва рассвело, Батбаяр вскочил, натянул влажную еще одежду и отправился к табуну.

Дуламхорло в это утро, как, впрочем, и всегда, вставать не торопилась. Зато бойда поднялся пораньше, отдернул кошму с тоно и, как только Гэрэл ушла на дойку, заглянул в ее юрту.

— Дуламхорло! Пойдем домой, девочка моя. Не забывай, там работа ждет, — заискивающе сказал он.

Дуламхорло притворилась спящей: «Пусть поуговаривает». Потом будто бы через силу открыла глаза, приподнялась, упруго качнув полными грудями, потянулась и села, выставив напоказ свою наготу. Посидев немного, чтобы окончательно укротить престарелого супруга (Аюур был на двадцать лет старше жены), Дуламхорло стала медленно, словно делая одолжение, одеваться.

Дождь прекратился, прояснилось небо, из леса донеслось кукование кукушки.

Во время ливня пропали несколько яловых кобылиц и пять волов. Узнав об этом, Аюур вышел из себя:

— Как чего-нибудь приличного не досчитаешься, значит, воры угнали.

— Что теперь сделаешь? Себя благодарить должны. Зуугинский лама назвал это знамением. Сказал: «Навлекли на себя беду тем, что взяли назад отданное в пожертвование». Вы же сами все ныли: мой гнедой, мой гнедой! Взяли назад — вот теперь и расплачивайтесь, — сказала Дуламхорло.