Гривна Святовита - [13]

Последовавший сразу же удар лег принципу поперек спины и перегнул его назад. Тут же, вынося меч вперед, Брагода бросил оружие к горлу врага. Ромей было дернулся, но острие вошло мягко и глубоко, обдав руку до плеча теплой кровью.

Оттолкнув от себя обмякшее тело, Брагода сжался в комок. Двумя ногами с лета он ударил по щиту сомкнушего строй легионера. Того вынесло из ряда, но и Брагоду отбросило назад. Легионеры снова быстро сомкнулись плечом к плечу, снова закрыли образовавшуюся брешь. На борсека сверху тут же обрушилось несколько мечей, но, уходя от ударов. Брагода перекатился по земле под ноги ромеев и свалил сразу троих человек.

Только сейчас он заметил, что не имеет поддержки своих мужей. Все они увязли еще в первой линии легиона. Брагода зло выругался, метнулся назад буквально по спинам принципов и, оказавшись у своих, дал знак отходить.

Рассеялись быстро в молодой поросли дикой лещины. Ромеи сразу преследовать не стали. До затайки, где были спрятаны дротики на случай отступления, оставалось уже несколько шагов, как вдруг показалась конница ромеев. Воины Брагоды падали на траву, перекатывались по ней и, завладев оружием, обращались в сторону врага с уже занесенными для броска дротиками. Ромеи валились со своих коней, бились в предсмертной агонии.

Только убедившись, что преследователи отстали, Брагода разрешил споим бородачам остановиться и отдохнуть.

Теперь, после окончания боя, Бозгода смог заглянуть в свою душу, душу борсерка. Он ощущал какой-то чужой склад внутри самого себя, да и тело его как бы принадлежало другому человеку. Брагода знал его имя, но боялся еще поверить в то, что он и Оркс Бешеный — одно лицо.

— Кто ты? — спросил себя Брагода и сам же удивился этому полному сомнения голосу.

— Я — Оркс, сын Красного Волка.

— Скажи мне, Оркс, я хочу у тебя спросить… Зачем ты проливаешь их кровь?

— Зачем я проливаю их кровь? Я делаю то, что умею делать, всякому — своя песня. Они-то сами охочи до чужой крови.

— И все-таки, когда кругом гора трупов, а кровь хлюпает под ногами, как осенние лужи, неужели возможно понять, кто и зачем начал убивать первым?

— Чего ты хочешь от меня?

— Понять! Только понять, почему все так?

— Не знаю и не должен знать. Твое желание оценивать отрывает тебя от необходимости действовать. Я не знаю, почему все так. Но я твердо знаю другое: мечи редко поднимаются только с одной стороны. Еще я знаю, что кому-то очень нужны твои сомнения и будут нужны всегда, потому что как раз твоих врагов сомнения не терзают!

— И все-таки, когда ты резал горло молодому ромейскому принципу, я видел за твоей спиной слезы его матери…

— А если бы этот ромей принес ей мой череп[21], увидел бы ты тогда у нее слезы счастья и умиления? Если я сегодня не захочу делать то, что делаю, — завтра не сумею это сделать даже при большом желании.

— Нет, убийство доставляет тебе удовольствие, убийство — твоя стихия. Но ты же не демон! Даже Яровнт, убивая, не наслаждается смертью. Опомнись, Оркс! Скоро ты станешь убивать ради удовольствия, а не по воле рода.

— Нет, нет! Сын Красного Волка берет чужую жизнь для того, чтобы не отдать свою. И только. Конечно, этим ромеям, может быть, и не нужна была моя жизнь. Но они не оставят род в покое, потому что они есть, они существуют. Одно это заставляет их считать себя выше других народов. Потому сегодня мы напали первыми. И завтра нападем, иначе послезавтра для нас может уже не наступить. А жизни их я беру так, как умею. Нет никакой разницы, как ты убиваешь человека, — чужими руками, подсовывая подложный свиток, или разрывая ему пальцами горло. Это одно и то же. Правда, я не сумел бы убить человека ядом, мирно разговаривая с ним и улыбаясь. Такой убийца страшнее зверя. Бешенство — это мера твоей защиты. Спокойно убивать нельзя.

— Теперь я понимаю, почему тебя зовут Бешеным.

— Бешеным? Что ж, красивое имя! Брагода закрыл глаза и замолчал.

— …Проснись, проснись, воин!

Какая-то новая сила ворвалась в покой борсека и вернула ему чувство реальности. Брагода потерял Оркса, вересковую долину и снова оказался среди шумной подвальни арконских казарм. Перед ним стоял мужественного вида человек, весь исполосованный шрамами.

— На тебя пал выбор оракула. Идем, нас ждут в храме.

Яркие краски храма были притушены полумраком. Сопел ветерок, резвясь под плоскогрудыми изваяниями каменных опор.

Воины двигались твердым шагом, гордо вскинув головы. Мягкие подошвы их ноговиц не поднимали гулкого шума в каменных пустотах храма. Впереди на ступени налегла плотная тень от низкой выступающей притолоки. Тень поглотила воинов, и Брагода в первый момент потерял из виду своего поводыря.

Оракул уже ждал. Он двинулся навстречу, остановив вошедших жестом. Брагода взглядывался в мягкий полумрак, пытаясь рассмотреть того, кто запросто разговаривал с богами, общался с ними на странном языке жестов, криков, плача и молчания. Лицо оракула было сокрыто тенью от массивного шлема с золотыми рогами. Его тело покрывала причудливая татуировка, но не такая, как у воинов, с иными знаками. Длинные седые пряди волос были схвачены в пучки, на которых висели украшения из резной кости.