Гринвичский меридиан - [45]

Я вспылила:

— Неправда! Он совсем даже не скучный!

— Он правильный, — жеманясь, пропел Режиссер. — Наверное, он даже не курит?

Я была вынуждена признать:

— Не курит. Но я тоже не курю. Что в этом плохого?

Режиссер пожал плечами. Он стоял позади меня, но я чувствовала каждое его движение. Вот только опять не видела лица.

— Ничего плохого, — наконец ответил он. — Вы два тихих, мирных обывателя.

— Я не обыватель!

Он с готовностью похвалил:

— Вот, уже лучше… Разозлись! Выпусти свой гнев, дай волю эмоциям. Покажи мне, какая ты внутри.

— Зачем это? — с подозрением спросила я.

— Чтобы я тобой заинтересовался. Я снимаю лишь тех, кто мне интересен.

— Для этого обязательно показать свою дурную сторону?

Режиссер спокойно подтвердил:

— А как же? Человек на самом деле отвратителен и грязен. Только боязнь чужого осуждения заставляет его постоянно носить маску добродетели. Живи такой индивидуум на необитаемом острове, ему не было бы нужды заботиться об этом.

Чтобы хоть чуть-чуть сбить с него спесь, я заметила:

— Ты как-то странно говоришь. Будто выступаешь с трибуны.

Ничуть не смешавшись, он ответил:

— Я говорю для истории.

— Ты уверен, что войдешь в нее?

— Уверен. Потому что я переверну мир своими фильмами.

— Интересно, что в них такого, в твоих фильмах… Хотела бы я посмотреть. Сколько ты уже снял?

— Сегодня ночью начну второй.

Я так захохотала, что самой стало неловко.

— Ой, извини! Но у тебя такое самомнение…

— Без него в искусстве нельзя.

— А я думала, в искусстве нельзя без таланта…

Режиссер подхватил:

— Таланта и жестокости. Надо хлестнуть побольнее. Это не каждый умеет.

Я удивилась:

— Кого хлестнуть? Артистов?

— Зрителей, — буркнул он, недовольный моей недогадливостью. — Читателей. Слушателей. Тех, к чьей душе пытаешься пробиться сквозь толщу жира, которым она оплыла.

— Ты не забьешь их до смерти?

От равнодушия его голос поскучнел:

— Что ж, если и так? Лучше мертвый человек, чем живой обыватель. Да ты не пугайся так, от фильмов еще никто не умирал.

Пытаясь все же разглядеть его лицо, я обернулась, запрокинув голову, но Режиссер тотчас отступил так, что опять стал невидимым. Я сказала:

— Ты сегодня какой-то другой.

— Я задел за живое? Ты придешь.

— Ты даже не спрашиваешь это?

— Нет. Потому что и так ясно, что ты придешь. Ты не позволишь своему другу похоронить тебя заживо.

— Он не хоронит меня! Он меня любит.

Режиссер насмешливо поинтересовался:

— Что же, в таком случае, он не сделает тебя "звездой"?

— Потому что Пол не умеет снимать фильмы.

— Да? — тем же тоном продолжил он. — А ты спрашивала?

Я быстро оглянулась. Позади никого не было, но я этому даже не удивилась. Пол с девочкой уже возвращались, наигравшись, оба веселые и возбужденные. Подмигнув мне, Пол поставил на стол бутылку вина.

— Ты не скучала?

— Нет.

— А мы так играли! — Алена не сводила с него восхищенных глаз. — Тут та-ак здорово! Мы придем сюда еще?

— О, конечно.

Пол заметил мой взгляд:

— Что ты так смотришь?

— Пол, ты можешь ответить мне на один вопрос?

— Не знаю, — откровенно признался он. — Скажи вопрос.

— Что на тех кассетах, которые ты прячешь от меня? Кто снял эти фильмы?

— Давай лучше выпьем вина, — ответил Пол, не запнувшись ни на одном слове.

Глава 15

(из дневника Пола Бартона)

Я проснулся ночью от пустоты. Я был один в постели. Боясь поверить первой мелькнувшей мысли, я поднялся, накинул халат и обошел квартиру, похожую на дрейфующий неосвещенный корабль. В другой комнате спала девочка, и больше никого не было.

Я вернулся к себе и достал недопитую бутылку виски. Мне было хорошо известно, что лишь это поможет проследить за Режиссером. Она пошла к нему, в этом не было никаких сомнений. Что он посулил ей? Что сказал о тех кассетах? Или только намекнул со своей обычной, так хорошо знакомой мне глумливой улыбочкой?

Выпив немного, я подошел к окну, из которого была видна торчавшая над крышами макушка Красного замка. До него далековато, но мой взгляд, обретающий от виски зоркость, сокращал расстояние, беспрепятственно проходя сквозь стены чужих домов. Они поспешно расступались, подобно толпе, освобождающей дорогу родственнику убитого. Я не был ее родственником, да и она, слава Богу, оказалась жива. Она стояла посреди плохо освещенной, как и все другие, улицы и внимательно слушала Режиссера. Я напряг слух и различил его слова. Он говорил, как всегда, с апломбом, желая произвести впечатление и подавить одновременно. Я ненавидел эту его манеру.

— У меня свой метод съемок, — объяснял он. — Мы снимаем все происходящее скрытой камерой, чтобы актеры не видели, где она. Только так можно максимально приблизиться к натурализму.

— Мне не по душе натурализм, — возразила она прямо в глаза Режиссеру, и я возликовал: умница!

— О твоей душе сейчас и речи нет, — отрезал Режиссер. — Пока меня интересует только мой фильм.

Вот чем он всегда брал женщин: сначала каждой обещал сделать из нее "звезду", а потом пренебрегал ею так откровенно, что все ее женское начало оскорбленно протестовало и принималось бороться за возвращение пьедестала. Кнут и пряник — это его излюбленный принцип и в работе, и в любви. Если она — обычная женщина, тогда…