Гринтаун. Мишурный город - [32]

Итак, я попал в ловушку истины.

Итак, я хожу на фильмы за помощью к тем, кто, хочется надеяться, разгуливая по миру, столкнется с похожими истинами и подарит их мне. Ибо я, подобно всем человекам, испытываю нужду, и мы должны обмениваться: одну вашу схожую истину на одну мою, или, если необходимо, две за одну по дешевке.

Голливуд на роликах

Я часто рассказываю эту историю, но, пожалуй, она того заслуживает.

Как-то под вечер весной 1934 года я, тринадцатилетний, катался на роликовых коньках перед студией «Парамаунт».

И кого бы, вы думаете, я увидел там, как не героя всех поколений? Мистера У. К. Филдза[32] собственной персоной!

Я бросился к нему, всучил ему карандаш и листок, вырванный из блокнота, и попросил автограф. Он расписался, кинул мне и прокричал:

– Держи, маленький сукин сыночек!

Так состоялось мое знакомство с Голливудом. Я всегда стараюсь быть ему под стать.

И по пути, катаясь на роликах, я встречал прославленных и еще не совсем прославленных личностей, которые ходили или ездили по улицам старого доброго Голливуда. Это было время роскошных ресторанов и ателье мод. И если вы видели, как Роберт Тейлор[33] выходит из ресторана «Браун Дерби», то стоило обернуться, и вы могли созерцать, как Джин Харлоу[34] заходит в «Сарди».

Елисейские (У. К.) Филдзы

Ты орал: «Тьфу ты, черт!», когда полоумные собачки покусывали тебя за пятки.

Своим проспиртованным дыханием ты, как огнеглотатель, выжигал все на своем пути.

«Мы обожаем тебя!» – тявкали дворняжки, сами не понимая почему. Как впрочем, и я.

О, славный Элизиум Филдз (вот, я это сказал!)! Мессия нашего времени, затертая до дыр мечта. Каждый божий вечер мы смотрим, как ты ругаешься со складной гладильной доской, разглаживая свои клетчатые костюмы паром из каллиопы.

Святые, в большинстве своем, поисчезали, а ты выжил благодаря праздничному пиршеству кино, подобно Новой Пятидесятнице, чтоб возопить: «Чёрт побери!»

Ах, как ласкают слух сии слова!

Благословен будь, Уильям Клод! Ты пошел домой не той дорогой, перехитрив Бога, но все же ты наводил о Нем справки.

Когда тебя застукали в постели с Библией (!), ты сказал: «Это всего лишь волос Пса Небесного, что укусил меня в одиннадцатилетнем возрасте».

«Глоток, кивок, косой взгляд».

Откашливаясь, захлопываешь Книгу, говоришь: «Ищу лазейки!»

Вот как ты отшиваешь тех, кто придирается к тебе. Затем тасуешь карты в поисках грехов, что изобилуют в тониках, жидкостях для полоскания рта, бомбейском джине и текиле, которыми битком набит твой холодильник, чтоб взять на прицел мир, оболваненный тупицами и подлецами.

Твой силуэт на голубом экране нам помогает вести себя как подобает, ну или почти как подобает.

В три ночи (полночь наших душ) на шоу.

Ты приволакиваешь гнусную особу, способную хоть фурию, хоть ведьму покусать. А после угощаешь виски в утешение, бурча под нос сорокоградусным дыханием, могущим победить простуду или сокрушить смерть.

Старые газеты стаями голодных птиц

                             слетаются,

Терзая и кромсая плоть твою, измученную

                             коньяком.

За что?

Должно быть, они учуяли твое пристрастие

                             к словечкам и речам трескучим.

О Боже! Вон как они кучкуются и жмутся

                             стайками к твоим коленям,

Чтоб назидания твои услышать:

«Рангунский лютик! Средство мощное от хвори,

вызванной ромовыми возлияниями: бомбейская

                             штокроза».

Или:

«Ищите и обрящете в энциклопедиях

                             небывальщины меня».

«Я прорубился сквозь стену человечьей плоти,

                             волоча свое каноэ!»[35]

Такие существительные, как: «пиноши» (карты)

                             и «панаш» (щегольство),

Или: «битва ирокезов на веранде».

Все эти словеса тебе принадлежат; ах, как я обожал

                             твою абракадабру!

Но от твоих миазмов диких свихнуться мог бы кто

                             угодно.

У дядюшки у моего дыхание было точь-в-точь как

                             у тебя,

Хоть зажигай рождественскую елку от испарений

                             дядькиных.

Чуть бабушку не подпалил, когда она суп разливала

                             по тарелкам —

«Маллигатани» – ты мастер был словечки

                             смаковать, как самогон.

Однажды ночью тебе почудилось, что из печной

                             отдушины

Запели ангельские голоса[36] – con brio

                             (то есть «с жаром»).

Божественное песнопение из подвала заставило тебя

Спуститься, чтобы выгнать разгулявшихся

                             домушников,

И распечатать пару-тройку бочонков винных

                             за компанию с ними,

Чтобы в безбожные часы ночные твоя вздорная

                             жена,

Разбуженная богомерзким пением,

Услышала твой голос, горланящий в составе трио

                             на троих,

В аду подвальном, превращенном в рай глотком

                             вина.

Вот почему твой глас, наполовину рык,

                             наполовину похвала,

из-под моих решеток вентиляционных звучит

                             и услаждает дни мои.