Гримаска под пиковую точку - [2]

— Ажан, это наша гостья.

Огромный пёс со щенячьи глупым выражением на морде уморительно тяжко подскакивает — она вся вздрагивает от хохота, разметавшиеся волосы застилают глаза.

— Какой ты милаха, Ажан! Эта наивная морда! Эта лепёшка!.. Восхитительно!

— Не правда ли, классический окрас? Истый представитель своей породы.

Под руку с ним она ступает на причал.

— Бесподобный окрас! Я бы его написала... вместе с его отражением в воде... да, обязательно с отражением!

— Так вы художница? О-оо... Я бываю на выставках — фамилию нельзя узнать?

Выражение тонкой иронии на лице викинга, и спешащие к ним люди, и услужливо-негромкое из моторки:

— Далмат Олегович, так я за рыбой?

И властно, без поворота головы, брошенное:

— Да!

И повторённое подбежавшими его имя, отчество, а пёс вдруг тыкается влажным носом в её колено, и она сквозь смех выговаривает:

— Щастная.

— Частная?

— Не Частная и не Счастная, а — а щи! — Щастная, прошу не путать... — они оба хохочут, его рука легонько придерживает её локоть, подбежавшие — двое парней и пожилой симпатичный дядька — восхищённо смотрят на неё, а Ажан, вдруг взбрыкнувшись, боком валится на её бедро: она едва удерживается на ногах, подхваченная Далматом Олеговичем.

— Вы не казачка?

— Донская.

— А я — кубанский! Моя фамилия — Касопов. На Кубани стоит маленькое старинное селение Касопы. Искажённое слово “касоги”. Так звались древние предки казаков. Не верьте, что мы произошли от беглых расейских холопов.

— Ну, если вы настаиваете...

— Я настаиваю, — он шутливо нахмурился, — чтобы вы назвали ваше имя.

— Разочарую вас. Ничего касожского в нём нет. Алина Власовна, всего-навсего.

Всего-навсего? Алина — поэтичное имя, простота и плавность, чуток меланхолии, а Влас — это от Велеса, языческого бога: наверняка обитает в здешних местах, притворяясь, скажем, пастухом, а его русалки выдают себя за заезжих художниц — кстати, маринисток или пейзажисток? Ах, всего помаленьку!.. И чем же она пишет — маслом? А-а, предпочитает акварель! И пастель тоже? Интересно... Нет-нет, он не художник, но чувствует призвание мецената. Кто по роду занятий? Распорядитель, так сказать. Шутка. Он — начальник строительства местной АЭС, всего-навсего. “Вон почему, — подумалось ей, — эти угождающие люди...”

Она откуда — из Ростова? Новочеркасска? Волгодонска?.. Из Табунского? Зачем морочить ему голову: Табунский — здешний хутор, там, конечно, прелестно, но он что-то не помнит в Табунском вернисажей. Ах, родом из Табунского, это другое дело; приехала погостить у родителей — очень мило, но в данный момент она его гостья... Итак Ажан ей представлен, а это Петроний Никандрыч — дядька (какие пышные усы у него!) улыбается добрющей улыбкой. А эти ребята: оба Шуры или оба Васи, впрочем, неважно. А вон там, за лугом, алеет крыша — это его дача, мозаичную черепицу в специальной упаковке везли восемьсот километров, но ей как художнице будет особенно интересно взглянуть на его коллекцию камешков: хризолит, диабаз, яшма...

Он говорит о дорогих камнях, кораллах, янтаре со смаком (вот-вот поцелует кончики пальцев), а от стогов пахнет головокружительно терпко, и травы как бы на глазах тянутся вверх, ухо слышит шевеленье корней в жирном чернозёме, хочется впиться зубами в сочные стебли: кажется, заструится нектар — приторно-сладкий, тяжёлый мёд. В поисках жаворонка глаза поднимаются к небу — глубокому, синему, там скользит чётко очерченный ястреб.

— Зачем же так, позвольте... — в голосе Далмата Олеговича необычайная мягкость: он протягивает ей полотенце — собираясь обуться, она машинально потёрла ногу о ногу.

Она мотает головой, но невольно подчиняется и, обмахивая ноги полотенцем, опирается на галантно подставленный локоть.

Интересно, он просто бабник или... Судя по всему, на даче один — жена где-нибудь в городе... а может, разведён, свободный мужчина с осанкой патриция... Он встретился с ней взглядом — обратила ли она внимание на цвет его халата? (Халат заботливо подан Петронием Никандрычем). Цвет гнилой вишни, не правда ли, своеобразно? утреннее мужское кимоно, из Саппоро. А что — она действительно художница? Ну-ну, это он так... А платье совсем ни к чему сейчас натягивать — на даче она примет душ, переоденется.

Пожалуй, он прав. Раз уж он угадал в ней нимфу, она пройдёт по лугу без платья. Колоритная группа — викинг в мантии цвета запёкшейся крови, полуобнажённая дева, царственный пёс и усатый дядька...

И, глянув на себя со стороны, она внутренне хохочет: оказывается, она ещё способна на экстравагантность. И на ликование тоже. А почему бы и нет? Прихотливая истома позднего утра, остроупоительное ощущение жизни и наслаждение шагать по лугу и дышать. Свободно дышать... Целую вечность не бывала здесь летом. Пять... нет — шесть лет. Проходя мимо стога, она выдернула травинку, стала жевать. Лёгкая жажда и кисловатый вкус травинки вызвали представление о кумысе, известном лишь по книгам, оторопело услышала, что смеётся и довольно громко.

— Чему вы?

— Увидала себя в степи доящей кобылицу.

— А что — вполне гармонируете с такой ситуацией. Степь, табун... Вашей натуре присущи удаль и бескрайность. А мне больше импонируют здешние плотные лесопосадки. Люблю надёжность. На тридцатилетие Победы меня приглашали в Нальчик. Рядом, в Долинском с его целебными ванными, — чайные розы, плодовый сад, ореховые деревья в три обхвата, атмосфера непоколебимой устойчивости. Патриархальность, тишь. Нас обслуживали девицы не старше шестнадцати: муслиновые туники до пят, под ними шальвары, но всё совсем прозрачное... Подносили халву разных сортов, рахат-лукум и ка-а-кой шербет!..