- Я и в самом деле знаю, кто ты, - ответил Кингсли, вставая и смотря сверху вниз на него. - Твоя мать - Алексис Фиске, в девичестве Рэйберн. По-прежнему одна из красивейших женщин в мире.
- Может она и бывшая модель, но она все же моя мать, понял?
Желудок Гриффина сжимался, когда мужчины говорили о том, насколько сексуально выглядела его мать. Странно.
- Bien sûr. И империя твоего отца... стоит, по последней оценке, около миллиарда долларов. Мои поздравления. Я слышал, он был избран председателем фондовой биржи.
- Да?
Кингсли снова кивнул.
- Несколько недель не разговаривал с ним, - ответил Гриффин, ощущая, как образовывается узел стыда в его животе.
Этот незнакомец знал больше о том, кем был его отец, чем он сам. Еще один знак в пользу того, что ему не стоило на неделю раньше покидать реабилитационный центр.
- Я позвоню.
- И ты - Гриффин Рэндольф Фиске. Двадцати два года. Шесть недель назад бросил университет Брауна, чтобы во второй раз пройти лечение от зависимости. Умен, очень привлекателен, если можно так выразиться, бисексуал, если слухи не врут, и, возможно, самый избалованный ребенок с трастовым фондом, которого мне посчастливилось наблюдать, в отключке в одном из моих клубов.
Лицо Гриффина покраснело от оскорбительного и, к несчастью, правдивого описания.
- Виновен. Теперь я могу идти?
- Oui. Но если позволишь, я бы хотел еще раз встретиться с тобой. Я бы хотел кое-что обсудить.
Кингсли полез во внутренний карман сюртука. Сюртука? Серьезно? И вытащил визитку, которую протянул Гриффину. Моргая, Гриффин изучил её. Черная, с серебряными буквами, с единственной записью адреса на Манхеттене. Он не видел имени, лишь небольшой символ короны с буквой К внутри.
- Приезжай в таунхаус сегодня вечером. Мы обсудим возможность найти тебе новую зависимость. - произнес Кингсли. - И не волнуйся насчет зеркала. Ты спас одну из моих девочек от нападавшего. Я у тебя в долгу.
Гриффин лишь на мгновение посмотрел на визитку.
- Mais... - начал Кингсли, - Если ты приедешь, приезжай чистым и трезвым. Или не приходи вообще, mon frère.
С этим Кингсли элегантно поклонился и вышел из клуба в утренний Нью-Йорк, оставляя Гриффина наедине с похмельем и его визиткой.
Пока он смотрел на визитку, Гриффин не мог не заметить свою руку. Кровь от удара того придурка запеклась и растрескалась на костяшках. На ладони был неглубокий порез, возможно, от разбитого стекла. Рука адски болела. Как же сильно он ударил того парня? Гриффин потер правую руку левой, и боль, пронзившая все тело, вызвала прилив тошноты.
Он побежал к раковине в баре, едва не поскользнувшись на разбитом стекле, и излил текилу с прошлой ночи и все, что оставалось в его организме. Открыв кран, он вымыл неприятный привкус изо рта. Зачерпнув двумя руками, он плеснул на лицо ледяной воды и пробежался пальцами по волосам.
Разогнувшись, Гриффин заметил свое отражение в осколках зеркала, оставшихся висеть на стене. Кингсли назвал его привлекательным, но он и сам знал, что эта оценка его внешности была довольно справедливой. Его лицо - словно мужская версия его матери - высокие скулы, пухлые губы и классическая линия подбородка. Но под его глазами залегли темные круги. Небольшой синяк наливался на щеке. Обычно идеально уложенные волосы сейчас торчали во все стороны. Большую часть времени люди считали его невероятно привлекательным. Сейчас же он выглядел так, словно побывал в дерьме.
Он и понятия не имел, чего хотел от него единственный и неповторимый Кинсгли Эдж. Но он не мог поспорить с мужчиной.
Он действительно нуждался в новой зависимости. Все старые убивали его.
***
Десять часов сна, хорошая еда и спустя почти час в душе Гриффин чувствовал и выглядел больше похожим на себя. Он понятия не имел, как одеться для подобного вечера, поэтому решил надеть его обычный "трахни меня" вариант - черные брюки и черную рубашку в тонкую полоску на выпуск. Он сел в свой Порше и отправился по адресу с визитки, которую дал ему Кингсли. Неплохо, подумал Гриффин, передавая ключи камердинеру, и посмотрел на дом. По меньшей мере, три этажа... черное и белое, кованые железные ворота, легкий намек на ампир, заметил он. Ампир? Боже, ему, должно быть, и вправду было интересно на занятиях по Истории искусства.
Женщина с ямайским акцентом открыла ему дверь, впуская его в роскошную прихожую. Он едва не начал флиртовать с красивой девушкой, когда услышал, как кто-то насвистывает знакомую мелодию.
- Я знаю эту песню, - сказал Гриффин, когда Кингсли насвистывая спустился по ступенькам, одетый в еще более элегантный костюм, чем утром. Возможно, викторианской эпохи?
- Alouette, - сказал Кингсли, когда добрался до нижней ступеньки. - Франко-канадская детская песенка.
Кингсли направился по коридору и жестом пригласил Гриффина следовать за ним.
- Очень милая. Думаю, мы пели эту песенку в детском саду.
- Oui. Tres милая. Она об убийстве и ощипывании жаворонка. Присаживайся.
Кингсли указал на кресло в изысканном, даже слишком декорированном кабинете. Казалось, у мужчины аллергия на искусственный свет. Все пространство освещали тысячи бледно-желтых конических свечей.
