Грибники ходят с ножами - [8]

Ворота наконец-то закрылись окончательно, и весь тот гвалт, напор исчезли.

Наступили — тишина, благолепие! Стало даже слышно, как поют птички.

Я с интересом оглядывал территорию: мраморный, явно новый, фонтан, изумрудная ровная травка, коричнево-дымчатые фонари... все признаки скромной роскоши, как бы говорившей: а что такого? Все советские люди живут так! Я знал уже, где такая обстановка — в коридорах власти... но это был не коридор, а как бы пансионат.

Все оказалось не так страшно, как казалось... и офицер оказался не настоящим — в старом потертом кителе без погон, в драном галифе... он подошел к остановившемуся “рафику” и уставился внутрь его слезящимся взглядом. Мы стали выходить. Он молча уставился на меня...

— Это мой помощник! — небрежно кивнул в мою сторону Мартын.

Вот как? Я его помощник? А он кто?!

Именно это, как ни странно, прочиталось и в недовольном взгляде охранника: “Вот как? Он твой помощник? А ты кто?!”

Но Мартын уже величественно удалялся вглубь территории, оставив меня на произвол судьбы, но тут, к счастью, подошла скрюченная старуха-ключница, брякая связкой, ткнула старика в бок, добродушно ворча:

— Хватит тебе тут храбрость-то свою показывать, ты лучше в котельную иди — там у тебя еле теплится!

Сварливо ворча, тот ушел... Известно, что в любом заведении, от самого реакционного, до самого передового, будь это Институт ядерной физики или университет, обязательно есть такая вот добродушно-ворчливая Пахомовна и такой вот сварливо-добродушный Петрович — без них почему-то не обойтись.

— Пойдем, что ли, горемышный! — вздохнув, обратилась она ко мне.

“Что значит “горемышный”?” — внутренне вздыбился я.

Шаркая по каменным плитам, Пахомовна вела меня по сводчатым галереям, как и положено, сварливо-добродушно ворча. Вот она отомкнула келью... я вошел. Сперва я приглядывался в полутьме, а потом аж ахнул: вот так келья! Метраж ее, может, и смиренно-убогий по тем временам, сейчас казался роскошным; стены были отделаны пупырчато-белым накатом, как в зарубежных фильмах, стол, стулья и кровать были некрашеные, деревянные... но сколько стоила эта обманчивая простота!

Я толкнул дверь в боковой стене, сами собой замигали лампы дневного света и осветился нежно-фиолетовый кафель, торжественно черные раковина и унитаз — не иначе как финские или шведские!

Я вспомнил вдруг, как мой приятель по кафе, товарищ по литературному безделью, с упоением вынашивал замысел сатирического фильма “Черные унитазы”.

На базу поступают черные унитазы. Вся городская элита приходит в волнение — заслуженные артисты тут же начинают доказывать всем подряд свою заслуженность, ученые достают справки, где перечисляются их огромные заслуги, энергичные торговцы везут на базу бриллианты и цветы. Это продолжается два дня (подробный показ всех лиц!), а на третий все заканчивается обыденно и просто: вереницей подъезжают черные “волги”, из них выходят неприметные, но уверенные люди, выносят с базы черные унитазы и медленно уезжают... Неожиданно я воочию увидел финал этого так и не начатого фильма. Вот где они, горделиво-черные!

Плохо в келье было одно — довольно маленькое и довольно высокое оконце, через него виднелось только тусклое небо... ну что ж — в небе весь смысл, хватит думать о земном — не пора ли немного вознестись? Я торжественно поднял голову... но тут же ноздри хищно зашевелились! Божественный запах еды! Давненько я не нюхал подобного!

Я обернулся. Пахомовна дерзко улыбалась. Точно ли она бывшая монахиня... может быть — дьявол?!

— В трапезную в конец коридора пройдешь! — усмехнувшись, проговорила она и, шаркая, удалилась.

Я быстро привел себя в порядок и направился туда. Мартын уже стоял там, в конце небольшой очереди — и встретил меня весьма язвительно.

— А вы, оказывается, весьма сообразительны! — усмехнувшись, сказал он.

А что бы он хотел? Чтобы я был туп?

Пахомовны и Петровича тут было не видать — видно, они считались недостойными питаться здесь... впрочем, в остальном тут было все довольно-таки демократично: никаких официанток, надо было выстоять небольшую очередуху и принять из окна. Впрочем, “очередь” — это я произнес более по привычке: перед Мартыном стоял всего один человек, которого, как это ни странно, я не смог классифицировать и оценить — маленький пузатый крепыш, с военно-обветренным красным лицом, с которого словно содрали кожу, и при этом в каком-то петушином спортивном костюмчике — и на высочайших белых сабо! Что еще за тип? Для ответственного работника больно легкомысленно одет, для вертопраха — слишком суровое лицо...

Так и не разгаданный мною, тип взял из окошка поднос: пышный овощной салат, в котором, как я мельком заметил, сияли и фрукты, чашка кофе распространяла великолепные запахи, но главное — сосиски! Такого божественного аромата я не помню давно... может быть — в другой, прошлой жизни?

— Так называемые “сосиски несетевые”! — поймав мой горящий взгляд, тонко усмехнулся Мартын.

Этой тонкой усмешкой он, как я понял, хотел показать, что он значительно выше этих сосисок — однако прилежно стоял за ними... я, впрочем, тоже стоял.

И тут вошла она! Причем в несколько необычном для монашенки виде — вся на босу ногу, на голое тело... впрочем, не мое это дело, говорят: в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Ну, монашенка и монашенка — об чем говорить?! Может, такое впечатление она как раз и производит лишь здесь, среди суровых каменных стен?.. На улице таких миллионы, никто на них и не смотрит! Давно уже я замечал, что эффект помещения очень велик. Одни — в закрытом помещении великолепны, но зато невозможно пройти с ними по улице, с другими великолепно идешь по улице — всеобщее восхищение! — но в закрытом помещении они абсолютно бессмысленны. Наука!.. И эта вот, скорей всего, была именно для