Грибники ходят с ножами - [43]
— Ну... а потом? — придвигаясь к хозяйке, произнес я.
— Суп с котом! — ответила она.
— Я должен знать о друге все!
— Мечтать не вредно!
— Что за разговоры? — Я вспылил.
— ...Очень охота мне — шило на мыло... — уже оправдывалась она.
— Надеюсь — я шило?
— Похожи шутки у вас...
— Ну тем более... — прошептал я.
— И глаза похожи...
— Говори, говори...
— И руки...
Медальон в виде сердца на цепочке ритмично колотил ее в грудь, она, оскалившись, поймала его зубами, чтобы не возникал...
— Ну, все! Я помчался! Скоро зайду!
На лестнице подростки бренчали на гитарах — и я вдруг, как Саня, тоже запел.
Отличное вышло отпевание! Я выскочил на улицу. Еще ходили автобусы (или уже?). Впрочем, это не имело никакого значения — вот же насыпь, в двух шагах, перескочим за пять секунд!
Я уже приближался, огибая гаражи, как вдруг медленно наехал грузовой поезд, с убегающим лязгом буферов тяжело остановился, как железный занавес, закрыл небо — от конца до конца!
— Ах — вот так?! — Я моментально оказался наверху.
Так... ну что тут у вас? Слева от меня был железный ребристый вагон с надписью “Ждановтяжмаш”, справа — черная цистерна: “Опасно улучшенная серная кислота. С горок не спускать”.
Испугали! Я поставил ногу на сцепку. Словно почувствовав меня, поезд громыхнул. Я отдернул ногу, потом снова поставил... Испугали!
Как я мог усомниться в друге, хотя бы на минуту? Не в отчаянье, а в ликованье летел он сюда! Так и погиб. Но это ж совсем другое дело!
>Как я был богом
Она шла типичной раздолбанной походкой манекенщицы: в начале шага правая нога далеко сзади и захлестнута даже чуть левее левой, потом она делает плавный полукруг и оказывается далеко впереди — и снова чуть левее левой, потом то же проделывает левая нога, захлестывая правую. Бедра так бодают воздух, что глаз не оторвешь.
О! Тормознули вместе с ней: вагон третий! Вот это да!
— Девятнадцатое, — буркнул проводник, разглядев ее билетик и даже не взглянув на нее. Схватившись одной рукой за поручень, она гибко втянулась внутрь, и — тут не было никаких сомнений — обернулась и улыбнулась! Сунув свой билет проводнику, я устремился за ней... Забыл, что буркнул этот толстяк, запихивая мой билет в кармашек своей сумы, — ...двадцать первое? В одном с ней купе? Не может быть! Я поравнялся с дверью, возле которой темнели в рамке цифры “19-22”, затаив дыхание, заглянул в щель. Изогнувшись, разметав длинные волосы по плечам, она устанавливала свой крохотный рюкзачок на верхнюю полку, а на нижней, обалдело уставясь куда-то в район впалого ее живота, на двадцать первом, сидел лысый лопоухий интеллигент, безвольно что-то лопоча, вроде “...пожалуйста... разумеется...” Господи! Как же мне не везет! Лопоухому счастье. Будет лопотать вместо того, чтобы сразу, энергично, “под микитки”! Иди... твой номер тридцать первый. Ну — ясное дело — последняя дверь возле туалета. Дверь с глухим визгом отъехала... О, вот это твой вариант!
Худой, как палка, военный в чине капитана, лишь злобно глянувший в ответ на мое вежливое приветствие, прильнувшая к нему сдобная жена с гладкой прической, грустно кивнувшая мне в ответ. Весь проход занят громадным чемоданом, обвязанным веревками.
— Извините, это ваш чемодан?
Взгляд капитана был яростно устремлен куда-то вдаль — слов моих он явно не слышал. Жена кивнула наверх.
— А вам что, мешает? — свесился злобный старичок.
Я криво уселся. С трудом задвинул дверь, глядел в тусклое зеркало, идиотски подмигивая сам себе. Ничего! Стянул с верхней полки скатанный матрац, шерстяное одеяло, стреляющее в полутьме зарницами. Расстелил... Ничего! Как говорила моя бабушка: Христос терпел и нам велел! Ничего. Будет другая манекенщица... в другой жизни... Ничего!
Я потянулся к ночнику.
— Не включать! — вдруг рявкнул военный.
Словно от тока, я отдернул руку.
— Извините, — испуганно глядя на мужа, пробормотала жена.
Ну и соседушки! Пружины между вагонами заскрипели, рябые прямоугольники света, вытягиваясь, поползли по купе. Поехали. Я крутился так и сяк, пытаясь пристроить ноги... ложиться вроде пока что невежливо, раз напротив не спят. Буду тащить свой крест.
— Извините, — несколько осмелев, но все же поглядывая на мужа, заговорила женщина, — но, понимаете, такая ситуация... Десять лет с Виктором на Севере... от лейтенанта до капитана. Теперь — академию закончили. Думали — хоть теперь в город! Опять в тундру! Простите его...
— Ну конечно, — пролепетал я.
Перед очами моими вдруг свесились ноги в слегка спущенных носках, задергались, заелозили — старичок с верхней полки торопливо подтягивал порты, явно спеша спуститься, принять участие в душевном разговоре — как же без него?
— А я вот пять лет безвинно отсидел! — проговорил он, оказываясь рядом.
— Интересно! — проговорил я. И сразу вспотел... что значит — “интересно”? Не то, наверное, слово?
— Да уж интереснее некуда! — уцепился старичок.
Он вытащил из шаровар платок, долго утирал губы, готовясь к рассказу. Ну что же... я приготовился слушать... нести свой крест. Но хоть бы дали его спокойно нести! Дверь со скрипом отъехала, и явился проводник. Ни “здрасьте”, ни “извините”! Он молча уселся, потеснив женщину. Все молчали. Он считал, что пояснения излишни, что все и так должны знать, зачем он пришел. Женщина, засуетившись, вытащила деньги... Ах да — за белье!
