Грибники ходят с ножами - [15]

— Конечно, некоторым уютнее за каменной стеной! — сардонически произнес Мартын, явно выставляя меня (хотя я был за каменной стеной всего сутки).

Но это было неважно. Машина работала.

Застигнутый врасплох Гридин стоял и неподвижно смотрел на Ездунова. Тот спокойно выдержал его взгляд.

— Мне тоже, кажется, предлагается идти? — проговорил наконец Гридин.

— Это дело вашей совести, — неумолимо произнес Ездунов (но почему же не его, ездуновской? Почему-то уверенно предполагалось, что уж с его-то, ездуновской, совестью все в порядке!).

— А как вы думаете — я не понадоблюсь тут как врач? — язвительно спросил Гридин.

— Врач вы — только во-вторых! — сказал Ездунов. Да, он умеет произносить фразы.

— А скажите, мне... можно не возвращаться? — вежливо поинтересовался хирург.

— Мы, — шеф сделал явный нажим на “мы”, — никого не удерживаем!

Надо отдать Гридину должное — после этого он не стал лихорадочно рваться к стойке, вырывать, требовать куски, якобы “на дорожку”. Он повернулся и вышел. Я вышел за ним.

Уходя, я с изумлением услышал, как мой Мартын мерно читал Ездунову куски из Священного Писания... К чему это бесполезное занятие?

— Овечью шкуру примеряют! — Гридин, покуривая за дверью, кивнул туда.

— Ну что? Уходим? — сказал я. — Или... боязно?

— Пока что я ничего еще не боялся, — сказал Гридин.

— А что, вообще, — страшно отсюда выходить? — вскользь поинтересовался я.

— Что значит — “страшно”? — усмехнулся Гридин. — Не пойдем же мы на рожон, как бы они этого ни хотели. Хватит одного булыжника с тебя — не все так удачно падают. Мне твой кумпол чинить — хотя я и хирург — никакого особого желания нету.

— А за свой кумпол вы не боитесь?

— За свой нет, — сухо ответил он. — Потому что я ничего такого не сделал, за что бы им можно было меня не любить. Скорее — наоборот. А вот за тебя как-то неспокоен. Так что пойдем другим путем. Что-нибудь теплое хочешь надеть?

— Все на мне!

— Ну, тогда пошли.

Мы спустились в уже знакомые (приятно знакомые мне!) катакомбы. Я обрадовался: блестящая мысль — отсидеть это смутное время в сауне, но мы молча миновали ее. Гридин, похоже, был, в отличие от меня, человек решительный и крутой.

Мы миновали холодный винно-бочечный коридор — я игриво поглядывал на Гридина, но тот никак не реагировал, сосредоточенно шел.

— Эти его игры с дефицитом: прикормить — отказать — мне вот уже где сидят! — Гридин мрачно провел рукой по горлу. — Прекрасно знает ведь, чтó меня здесь удерживает, так нет — зачем-то эти детские игры с лишением завтрака?!

— А что же вас здесь удерживает? (Совсем мокрое пошло подземелье).

— Ты... здесь меня удерживаешь! — повернувшись, резко ответил он.

— Я?!

— Ты! Завтра будем тебя потрошить.

— А, да!

— Да и тебе хватит гарцевать... знаешь ведь уже, что значит ущемление грыжи — пробовал уже?

О да! Это было в Москве — в разгар игривого разговора на улице вдруг зажало внизу, глаза закрыло плотным туманом. И так, в этом тумане, я шел, скрючившись, держась за живот, пока не увидел вдруг в абсолютно сплошном тумане сияющий красный крест — и только на него уже и брел, очень долго.

О да!

— Вообще-то, конечно... можете здесь квалификацию потерять, — деликатно проговорил я. — Народ здесь все больше здоровый, крепкий. Для поддержания квалификации не лучшее место.

— А ты думаешь, я добровольно сюда попал?

— А нет? Я думал...

— Да нет уж — избави бог! — Гридин сверкнул во тьме очками. — Как только узнал он, что я за врач — а врач я, не буду греха таить, неплохой, — так в буквальном смысле охота на меня началась. Загоняли сюда, как волка, — и, как волка, соответственно, травили во всех прочих местах. Я поклялся себе, что это последнее место будет, куда я пойду, и так и сделали: действительно последнее!

— Как же это так?! — Я споткнулся.

— Обычно — как все они делают: дожимают до конца. На предпоследнем месте, где я работал, — самая хламная, наверное, больница на всем свете... врачей нормальных нет... Может, хоть тут, думаю, в покое оставят меня?.. Но — нет! Не такие тут люди, чтобы своих замыслов до конца не доводить! Уж казалось бы — за что зацепиться? В больнице той врачи пили — не просыхали, с медсестрами жили, больных обворовывали — полный распад. И, казалось бы, я на общем фоне чистым ангелом был. Так нет же — придумали! Сказал я в сердцах старушке одной: выброси это наше дерьмо, скажи детям своим, чтоб венгерский препарат принесли. И что ж думаешь — в тот же день заявление от той старушки, написанное удивительно складно: “Порочит советский строй, пропагандирует западную медицину”. Казалось бы, в наши времена место таким заявлениям в мусорной корзине. Если бы был нормальный коллектив, то посмеялись бы все вместе, поставили бы этой старушке клизму и разошлись. Но откуда у нас быть нормальным коллективам? Единогласно — собрали собрание и единогласно проголосовали: меня уволить! С гневным возмущением выступали — и пожилые, и молодые. А рука — все та же, по локоть все та же рука видна! Так и осталось одно — сюда идти. Приняли как блудного сына... Оказали доверие. Да они еще не такие комбинации проделывают! Это только так... легкая разминка.