«Грейхаунд», или Добрый пастырь - [52]

КОМЭСКОРТА – «ДЖЕЙМСУ». ПРОДОЛЖАЙТЕ В РЕЖИМЕ СИЛЬНЕЙШЕЙ ЭКОНОМИИ ТОПЛИВА И БОЕПРИПАСОВ.

Эти слова написались легко, поскольку решение было уже принято. Но хотелось добавить что-нибудь ободряющее. Удивительно, как мозг, все еще способный воспринимать и анализировать факты, упирался, словно мул, когда от него требовали что-то еще. Краузе написал: «МЫ НЕ МОЖЕМ БЕЗ ВАС ОБОЙТИСЬ» – и тут же вычеркнул фразу тремя жирными линиями, чтобы точно не передали. Это была чистая правда, но чуткий или обидчивый адресат мог прочесть ее как ответ на невысказанную просьбу освободить корвет от участия в защите конвоя, а в сообщении «Джеймса» такой невысказанной просьбы не содержалось. Краузе не стал бы сознательно задевать чувства другого человека, кроме как для пользы дела, а в данном случае это определенно было бы только во вред. Держа карандаш над планшетом, он силился придумать нужные слова. Вдохновение не приходило. Оставалось лишь прибегнуть к самому банальному и заезженному выражению, раз мозг не может выдать ничего лучше.

УДАЧИ.

Краузе уже было протянул планшет рассыльному, когда его осенило.

НАМ ВСЕМ ОНА НЕ ПОМЕШАЕТ.

Это чуть смягчит суровую официальность. Краузе теоретически знал, что в таких случаях полезна нотка человеческой теплоты, хотя сам в ней не нуждался. Он был готов пойти в бой и умереть по коряво сформулированному приказу вышестоящего и не огорчился бы отсутствию вежливых слов. Чувствовал он сейчас одно: зависть к капитану «Джеймса», который должен лишь следовать приказам и ни за что не отвечает, кроме как за наилучшее их исполнение. Он отдал планшет рассыльному. Будь верен до смерти[45]. Краузе чуть было не произнес это вслух. Рассыльный, уже собиравшийся отсалютовать, увидел, как капитан открыл и тут же закрыл рот, и замер в ожидании, что тот скажет.

– На сигнальный мостик, – резко произнес он.

– Есть, сэр.

Рассыльный ушел, и Краузе испытал новое странное чувство. В данную секунду от него ничего не требовалось. Впервые за сутки с лишним он не должен был быстро принимать важные решения. Оставались сотни мелких задач, но между ними можно было выбирать неспеша. В теперешнем усталом состоянии он осмыслял этот удивительный факт, как во сне – не в кошмаре – осмыслял бы новое странное событие. И даже то, что подошел Карлинг с сообщением, ничего не изменило.

– Следующий поворот через десять минут, сэр, – сказал Карлинг.

– Очень хорошо.

Речь шла о штатном повороте всего конвоя, и Карлинг напомнил о нем в соответствии с постоянным приказом-инструкцией. Конвой повернет без всякого участия Краузе. И все же… возможно, стоит вмешаться. Конвой идет в беспорядке, который вследствие маневра еще усилится. Возможно, лучше вообще не поворачивать. Краузе мысленно составил приказ для передачи прожектором командиру конвоя. «Отставить поворот, двигаться прежним курсом». Нет. Пусть все идет своим чередом. Конвой ждет поворота, отмена приказа может привести к сумятице. А когда придет время следующего маневра, капитаны запутаются, новый выполнять или пропущенный. «Приказ, контрприказ, раскардаш». Краузе не раз слышал это изречение на лекциях в Аннаполисе, а за двадцать лет службы многократно убеждался в его справедливости. Он не будет ничего отменять.

– Коммодор поднял сигнал к изменению курса, сэр, – сказал Карлинг.

– Очень хорошо.

Что это? Еще что-то новое и странное. В полутемной рубке непривычно посветлело. Серая утренняя мгла рассеивалась – невозможно поверить. В небе, впереди правого траверза, проглянуло солнце – более похожее на луну, но все же солнце, едва различимое за высокими, быстро бегущими облаками. Солнце; пять секунд оно светило так, что за пиллерсами появились слабые тени. Они успели пробежать слева направо, затем справа налево, пока корабль качнулся туда-обратно, затем исчезли. Бледный диск окончательно скрылся за облаком. Сладок свет, и приятно для глаз видеть солнце[46].

– Сигнал к исполнению, сэр, – сказал Карлинг.

– Очень хорошо.

Краузе слышал команду рулевому и ответ. В следующий (как ему показалось) миг он почувствовал, что падает со стула, заваливаясь на бок, падает бесконечно, – так иногда случалось в его кошмарах. Он выпрямился еще до того, как успел качнуться на дюйм-два. Это был не кошмар. Он действительно заснул и чуть не упал со стула. Краузе в полном ужасе от своего поведения резко расправил плечи. Сонливость оденет в рубище[47]. Стыд и позор, что он позволил дремоте застигнуть себя врасплох. Всего тридцать часов, как он проснулся к вчерашней боевой тревоге после двух часов крепкого полноценного сна. Нет абсолютно никаких оправданий тому, чтобы клевать носом. Но зато он предупрежден. Он увидел коварство врага, против чьих козней должен сражаться. Больше он такого не допустит. Краузе встал со стула и выпрямил спину. Боль в ногах не даст ему уснуть. Ступни заныли, стоило на них опереться; казалось, за ночь они увеличились на размер и ботинки – привычные, разношенные – стали малы. У Краузе мелькнула мысль разуться и послать в каюту за шлепанцами, но он задушил ее в зародыше. Капитан должен подавать пример; негоже ему стоять на посту в шлепанцах, да и любое потворство своим слабостям, физическим или моральным, до добра не доводит, – он только что получил тому подтверждение, когда уснул сидя. И… и может быть, если стоять достаточно долго, ноги онемеют и перестанут так сильно болеть.