«Грейхаунд», или Добрый пастырь - [54]

– Перископ! Перископ! – завопил впередсмотрящий правого борта. – На правом траверзе!

Краузе выбежал на крыло мостика и обвел биноклем море на правом траверзе.

– Все еще там, сэр!

Впередсмотрящий, не отрываясь от бинокля, лихорадочно тыкал пальцем в сторону моря.

– Ноль-девять-девять! Три мили – четыре мили!

Краузе медленно повел биноклем вверх, и поле зрения двинулось прочь от корабля. Он увидел перископ… потерял… снова увидел, балансируя вместе с кораблем. Тонкий серый цилиндр скользил над маленьким белым буруном, словно голова плывущей змеи, исполненный такой же безграничной угрозы.

– Право на борт! – взревел Краузе и еще не договорил, как ему пришла в голову новая мысль. – Отставить! Так держать.

Карлинг стоял рядом.

– Проверьте пеленг! – бросил Краузе через плечо.

И тут перископ медленно-медленно, как будто с презрительной самоуверенностью, ушел под воду. Пройдет над ним ветер, и нет его, и место его уже не узнает его[49].

– Один-шесть-ноль, сэр, – сказал Карлинг и после короткой паузы сознался честно: – Точно не уверен, сэр.

– Очень хорошо.

Краузе смотрел в бинокль: хотел убедиться, что перископ не появится снова. Он заставил себя медленно сосчитать до двадцати.

– Курс один-семь-ноль, мистер Карлинг, – сказал он.

– Один-семь-ноль. Есть, сэр.

Все время, пока перископ был виден, «Килинг» и подлодка шли почти противоположными курсами. Краузе отменил приказ к повороту, чтобы на подлодке не догадались, что ее заметили. Когда немцы последний раз видели «Килинг», он шел прочь от опасной точки; пусть они дальше верят, что проскользнули незамеченными между «Килингом» и «Доджем» и без помех могут подойти к очень важной стратегической точке вблизи конвоя и выпустить серию торпед с его уязвимого траверза.

– Джордж – Дикки! Джордж – Дикки! – сказал Краузе в рацию. – Слышите меня?

– Дикки – Джорджу. Слышу вас. Уровень сигнала четыре.

– Минуту назад я засек перископ, дистанция три-четыре мили, пеленг примерно один-шесть-ноль от меня.

– Три-четыре мили. Один-шесть-ноль. Да, сэр, – произнес спокойный канадский голос.

– ПЛ идет, предположительно, курсом два-семь-ноль к флангу конвоя.

– Два-семь-ноль. Да, сэр.

– Иду курсом один-семь-ноль на перехват.

– Один-семь-ноль. Да, сэр. С вами будет говорить капитан, сэр.

В трубке раздался резкий голос:

– Это Комптон-Клоуз. – Капитан «Доджа» принадлежал к числу немногих канадцев – обладателей двойной фамилии. – Мой вахтенный офицер принял ваши данные, сэр. Я поворачиваю на курс ноль-два-ноль для перехвата.

– Очень хорошо.

Силуэт надстроек «Доджа» укоротился: корвет поворачивал. Краузе подумалось, что, возможно, и не следует идти непосредственно на последнее известное положение лодки. Очевидно, Комптон-Клоуз счел, что курс на перехват действеннее, и, возможно, он прав. Главное – отогнать подлодку от конвоя. Уничтожить ее – важная цель, но не единственная. Особенно учитывая… Краузе заранее знал, что сейчас скажет Комптон-Клоуз.

– Если будет возможность атаковать, сэр, я вынужден буду сбрасывать глубинные бомбы по одной. У меня мало осталось.

– У меня тоже, – ответил Краузе.

Сравнение с охотником, вынужденным зажмуриваться перед выстрелом, можно было немного развить. Утяжелители на руках и необходимость зажмуриваться остались, но теперь ему предстояло сменить дробовик на винтовку.

– Надо ее отогнать, – сказал Краузе. – Задержать, пока конвой не пройдет.

– Да, сэр. Мой полуденный рапорт по расходу топлива вам скоро передадут.

– Очень все плохо? – спросил Краузе.

– Положение серьезное, сэр, но я бы не сказал, что очень плохое.

Отрадно было слышать, что хоть в чем-то положение всего лишь серьезное.

– Очень хорошо, капитан, – сказал Краузе.

Даже он ощущал некую нереальность ситуации: они спокойно разговаривают, в то время как оба корабля несутся к невидимой подлодке. Как будто банкиры обсуждают положение на финансовом рынке, а не флотские офицеры готовятся вступить в бой. Однако суровая явь порой обретает нереальный оттенок; ничто уже не могло его удивить или огорчить, как не удивляют безумца галлюцинации. Отчасти спокойное хладнокровие Краузе (и Комптон-Клоуза, вероятно) определялось усталостью, но еще сильнее сказывалось умственное пресыщение. Краузе совершал первые ходы нынешнего сражения, будто согласился позабавить чужих детей и теперь механически выполняет предписанные игрой движения, что-то, что надо сделать, но у него самого никакого душевного отклика не вызывает.

– Удачи нам обоим, сэр, – сказал Комптон-Клоуз.

– Спасибо, – ответил Краузе. – Отбой.

Он по переговорной трубе обратился к штурманской:

– Через какое время мы пересечем предсказанный курс ПЛ?

– Через двенадцать минут, сэр.

Голос Чарли Коула. Он приказал Коулу идти спать; неужели прошло два часа? Краузе решил не спрашивать. Коул услышал бы, что заметили перископ, даже если спал мертвым сном, и никакие силы не удержали бы его вдали от штурманской.

Четверг. Послеполуденная вахта – 12:00–16:00

Впрочем, похоже, и впрямь прошли два часа: снова менялась вахта. Карлинг отдал честь и произнес положенные ритуальные фразы.

Одно дело следовало исполнить безотлагательно.

– Мистер Найстром, примите управление.