«Грейхаунд», или Добрый пастырь - [50]

– Один-два-ноль. Один-один-ноль.

– Держать на румбе ноль-восемь-ноль, – скомандовал он и заговорил по рации: – Иду на восток во главу конвоя. Мой курс ноль-восемь-ноль.

– Ноль-восемь-ноль. Вас понял, сэр.

– Прочешите здесь еще раз, затем возвращайтесь охранять отставших.

– Охранять отставших. Есть, сэр.

– На румбе ноль-восемь-ноль, сэр.

– Очень хорошо.

Он не помнил, когда точно начал эту охоту, но, должно быть, часов семь назад. Теперь ее пришлось бросить. На Краузе накатила горечь. Неужели он совсем ни на что не годится? Он не первый, кто бросил охоту за подлодкой; такое случалось довольно часто. Однако это не смягчало чувство поражения. Слева по борту «Килинга» – от траверза до раковины – на самом горизонте виднелся конвой. Он и впрямь сильно рассыпался после ночной торпедной атаки; он тянулся, словно дым из трубы. «Виктору» нелегко будет прикрывать уязвимый фланг и подгонять отставших. Краузе тяжело опустился на стул. Икры, колени и тазобедренные суставы – все болело страшно, а в первые секунды после того, как он сел и кровь снова побежала по жилам, стало еще хуже. Перед болью и усталостью на какое-то время отступили и горечь поражения, и укоры совести. Много часов назад он сказал «Джеймсу», что пришлет на подмогу польский эсминец, а «Доджу» – что «Килинг» подойдет тому помочь. Дал легкомысленные обещания, добавив: «Как только он освободится» и «Когда помогу Орлу», – даже не подозревая, насколько долгой и бесплодной будет охота. Краузе связался с «Доджем» и «Джеймсом» по рации, выслушал их отчеты, изо всех сил стараясь вникать в услышанное. «Додж» был в семи милях справа по носу – так далеко увела его ночная операция – и возвращался на позицию после утери контакта с противником. Наведя бинокль, Краузе увидел его: пятнышко в дымке на горизонте. «Джеймс» был на левом фланге за конвоем, вне зоны видимости, но близко к своей позиции.

– Минуточку подождите, сэр, – сказала рация.

Слова, так похожие на фразу телефонистки междугородней связи, странно контрастировали с британским акцентом. В трубке раздался новый голос:

– Говорит капитан-лейтенант Род, командир корабля, сэр.

– Доброе утро, капитан, – ответил Краузе.

Официальность обращения не сулила ничего хорошего.

– Как только будем в пределах видимости, я подам вам рапорт, сэр. Пользуюсь случаем привлечь к нему ваше особое внимание.

– Не можете ли сказать сейчас, сэр? – спросил Краузе.

– Нет, сэр. Фрицы в эту ночь несколько раз были на нашей частоте. У них есть говорящий по-английски радист, который влезал с грубыми замечаниями, и я бы не хотел, чтобы он это услышал.

– Очень хорошо, капитан. Буду ждать вашего рапорта.

Новости могли быть только дурными. Нехватка топлива почти наверняка, нехватка глубинных бомб – очень вероятно. Но сейчас у него была личная проблема, неотложная нужда спуститься в гальюн. Он откладывал это несколько часов, но сейчас, когда вспомнил, чувствовал, что не вытерпит и минуты.

В рубку вошел Чарли Коул.

– Подождите меня минутку, Чарли, – сказал Краузе. – Мистер Карлинг, примите управление.

– Есть, сэр.

Пока он, держась за перила, тяжело спускался по трапу, его немного утешала мысль, что Коул в рубке, пусть даже формально управление передано Карлингу. Так же тяжело Краузе поднялся обратно. Его корабль, знакомый до последней мелочи, казался сейчас чужим. Привычные звуки и запахи как будто угрожали ему, словно острые рифы в узком неисследованном проливе. Он так долго пробыл в рубке в таком сильном напряжении мыслей, что реальный мир утратил реальность; более того, нельзя было впускать этот мир в мысли, чтобы не нарушить их ход.

Он с огромным усилием преодолел последний трап и без всякого стыда рухнул на стул в рубке, где ждал Чарли Коул.

– Я велел, чтобы вам принесли сюда поесть, сэр, – сказал Коул. – Как я понимаю, шансов вытащить вас в кают-компанию нет.

– Верно, – ответил Краузе, продолжая складывать в голове детали того, как обеспечить наилучшее управление кораблем.

Он пристально вгляделся в Коула: загорелое мясистое лицо осунулось от усталости. Щеки покрывала густая щетина, что совершенно не походило на всегда подтянутого и аккуратного лейтенант-коммандера Коула.

– Вы провели в штурманской всю ночь, – укоризненно сказал Краузе.

– Бо́льшую ее часть, сэр.

– Сами что-нибудь ели?

– Не особенно, сэр. Сейчас пойду.

– Да уж. Позавтракайте как следует, Чарли.

– Есть, сэр. Только загляну на корму и…

– Нет, коммандер, я вам не разрешаю. Плотный завтрак, а затем спать по меньшей мере два часа. Это приказ, коммандер.

– Есть, сэр.

– По меньшей мере два часа. Свободны, Чарли.

– Есть, сэр.

Чарли Коул, замешкавшись меньше чем на полсекунды, отдал честь. Ему не хотелось оставлять капитана в рубке – бледного, осунувшегося, с остановившимся взглядом. Однако бесполезно оспаривать приказ. Это дисциплина, которой они все подчиняются, и превратности войны лишь делают ее строже. Пока враг в непосредственной близости, долг Краузе – находиться на мостике, и ему немыслимо отсюда уйти. Устав ВМФ говорит об этом совершенно определенно. Любая попытка измыслить другой вариант приведет к фантазиям более диким, чем бред сумасшедшего. Краузе должен вызвать в рубку врача, чтобы тот его освидетельствовал и признал негодным к исполнению долга, тогда он сможет оставить свой пост и отдохнуть. Только сумасшедший предположил бы, что офицер добровольно подвергнется такому унижению, и даже сумасшедшему не под силу вообразить, что на такое пойдет Краузе с его упрямой гордостью и несгибаемым чувством долга. Разумеется, даже зародыш такой мысли не мог возникнуть в мозгу Краузе. Она была так же далека от него, как халатное отношение к своим обязанностям, то есть не существовала вовсе.