Грешное житие святого Аркадия Казакова - [4]

– Странное у вас отношение к этому злодею, Аркадий Николаевич.

– Нормальное. Обыкновенный был человек – вот что было в нем страшное. Истово выполнял волю пославшего его, как сказано не то у Луки, не то у Матфея. Верный холуй своего хозяина. Без приказа не зверствовал. И всегда находил самые высокие слова для самых низких дел, если было велено творить низость. Помните, как говорил Дзержинский у любимого его поэта Багрицкого: 

Оглянешься – а кругом враги,

Руки протянешь – и нет друзей.

Но если он скажет «Солги!» – солги,

Но если он скажет: «Убей!» – убей! 

И лгали, и убивали! Друзей ведь у этих людей – наперечет, а врагов – тьма. И после расстрела тех, кого сами определяли во враги, чуть не в героях себя числили.

Он помолчал – видимо, заново переживал старые события. Я заговорил первый:

– Как же вы повели себя на воле, Аркадий Николаевич? И почему получили новый срок? 

4

Он опять оживился, похоже, любил вспоминать незаурядности жизни.

– Как повел себя? Да так и повел – работал. А почему наградили новым сроком? По той же причине – работал. Неработающих не карали. Что с них взять, с бездельников? А кто работает – поводов много: то недоделал, другое не выполнил, третье неважно выглядит. Конечно, поначалу, после освобождения, не очень придирались, понимали, что раз заменили вышку на волю, так нужен на воле. В общем, возглавил проект электростанции на Урале. Да не просто проект возглавил, а стал директором проектируемой мною же станции. Учли – проектирую для себя, значит, ляпов не допущу и заранее подготовлю все на месте, не дожидаясь конца проекта. Написал проектное задание, послал в Ленинградский институт ТЭП – "Теплоэнергопроект» – разрабатывать в деталях, а сам, уже как директор, набираю кадры, закупаю взрывчатку для разравнивания площадки, подаю заявки на материалы и оборудование. А тут подбирается тридцать седьмой год. То одного, то другого еженощно из квартир… И понял – не миновать и мне. И размышляю уже не столько о станции, сколько – куда меня поведет новая полоса. Если уж в тридцатый год, не такой кровавый, угодил под расстрел, то вряд ли пощастит в нынешнее кровожадье. Соображаю, что навесят на шею; либо расстрел, либо лагерь на половину остающейся жизни. Прикидываю разные допустимости, разрабатываю возможные обвинения – и ожидаю ночного визита.

А взяли меня уже в зиму тридцать восьмого, И следователь знакомый, еще в Баку приезжал ко мне. Хороший парень, носатый, толстогубый, жуткий ходок на жратву с выпивоном, щеки – кровь с коньяком. Мы с ним еще до Промпартии разика два-три усаживались на всю ночь с бутылью «рыковки», помните, была такая вместительная посудина. Но он меня по этой части не перегонял, хотя старание выказывал, не отрицаю. В общем, начал допрос по ихней форме – каменное изваяние на деревянном стуле, глаза – два копья, слова не выговариваются а цедятся.

– Попались снова, гражданин Казаков?

Только я вижу, что грозный стиль он долго не выдержит, не та жила – не я, а он скорей расколется и поведет себя человек человеком, в рамках служебной специфики, естественно.

– Не попался, а попал. А куда попал, скажете сами. Думаю, впрочем, что не в санаторий.

– Вы эти шуточки бросьте, Казаков, – рычит он. – Заставим во всем признаться, и на таких у нас имеются средства.

– Не пугайте, – говорю я со скукой. – Я ведь уже расстрелянный, можете и в «Правде» прочитать – приговор такого-то числа приведен в исполнение. Или у вас припасено что похуже расстрела? Интересно бы узнать – что именно?

Он сбавляет тон.

– Казаков, мы требуем от вас чистосердечного признания, это единственное, что может вас спасти.

– Рад, что не с бухты-барахты к стенке. А в чем я должен признаваться?

– Как в чем? В своих преступлениях! Должны показать все факты, за которые вас арестовали,

– Ясно. Рассказать вам, раз сами не понимаете, за что меня надо арестовывать. Между прочим, похожий случай уже описан в литературе. Один проницательный сыщик, почти Шерлок Холмс или Ник Картер, предложил арестованному показать – где, когда, с кем и что именно он делал. Вы, гражданин следователь, можете еще существенно дополнить розыск того сыщика: и по чьему, мол, заданию вы делали то, что вы делали? Нет, уж творите сами свое дело, я за вас работать не буду.

Он быстро допер, что лучше со мной по-человечески Он был хоть и не шибко проницательный, но не лишен известной душевности. Не пошел бы в палачи, с ним можно бы и дружить.

– Аркадий Николаевич, мы же с вами старые знакомые… Должны же понимать друг друга... Есть указание – оформить вас... Очень не хочется применять третью степень. Ну зачем вам это? Здоровье не из железных, разум в норме... Стоит ли портить жизнь?

Я спросил прямо:

– На что приказано меня оформить?

Он ответил с большой осторожностью – разговор все же пошел рискованный, и в их среде побаиваются собственных стукачей, я ведь и в камере мог разболтать, как поворачивается допрос,

– Ну как – на что?.. Меньше десяти лет лагерей не рассчитывайте.

– А если вторая вышка? А если на этот раз – настоящая?

Он чуть не обиделся на мое недоверие.

– Аркадий Николаевич, буду я вас обманывать! Мы же вас уважаем как выдающегося специалиста... Года два-три, может, суд добавит, но это крайность. Даже пятнадцати не планируем... Так что давайте смело, на всю чистоту – помогите нам и себе...