Грешник - [3]

— Ну, если подумать, то жалко…

— Только «подумать»? — переспросило Озарение.

— Да! — вызывающе ответил Виталик и почувствовал новый приступ дурноты. — Да нет, вру! Мне их действительно жалко! — крикнул он, благополучно срываясь с места и устремляясь в ванную.

Когда он вернулся в комнату, в окнах всё ещё было светло, и освещение было всё то же — яркое, фантастическое.

— Чёрт бы их побрал, эти белые ночи! — проворчал Виталик и собрался было взглянуть на часы, как новый приступ дурноты умчал его в ванную.

— Сколько это ещё будет продолжаться? — спросил он неизвестно кого, устало падая в кресло.

— Сколько понадобится! — ответило Озарение и снова вернуло его к эпизодам прежней жизни.

Опять рестораны… опять девочки…

— Неужели не жалко их? — настойчиво спрашивало Озарение.

— Вот эту блондиночку пожалуй жаль! — ответил Виталик. — У неё такое милое лицо. И взгляд такой доверчивый, кроткий…

— А вот эту чернушку не жаль! — отнёсся Виталик к другому эпизоду. И тут же вынужден был бежать в ванную. — Да ё…!

Из ванны он вернулся, шатаясь от слабости с бутылкой минеральной воды в руках.

— Так что? Не жаль эту девушку? — спросило Озарение про Чернушку.

Виталик устало прикрыл глаза, всматриваясь в воспоминание…

— У неё лицо продувной бестии… — помолчав, сказал он.

— То есть, тебе её не жаль? — уточнило Озарение.

— Нет… — с вызовом ответил Виталик и тут же опять сорвался с места.

— Так жаль или нет? — настойчиво спрашивало его Озарение, когда он снова вернулся в комнату.

— Жаль!.. — благоразумно ответил Виталик и тут же снова помчался в ванную.

— Не верю! — вдогонку услышал он голос.

Когда он вернулся в комнату, этот голос стал звучать всё настойчивей, тем не менее, оставаясь голосом внутреннего озарения. Виталик сосредоточился на воспоминаниях. Одно из них всплыло во всей ужасающей достоверности: ту самую, трогательную блондиночку подготавливали к будущей работе. Васёк — один из охранников «Белоснежек», — как называли они этих девочек, — зажимая ей рот, заваливал её на бильярдный стол в одном из игорных клубов, служивших им перевалочными пунктами. Сквозь неплотно прикрытую дверь Виталик слышал и видел всю эту сцену в самых омерзительных подробностях. Как зачарованный он стоял тогда возле двери и смотрел…

— Ну? Так тебе жаль их, или нет?! — настойчиво спрашивал Голос.

И тут Виталик впервые почувствовал, что ему действительно жаль эту девушку.

— Мне жаль её… — сказал он искренне.

— Но ведь ты сам её погубил! — припомнил Голос.

Виталику стало нехорошо, но это были не прежние приступы дурноты, теперь он чувствовал нестерпимое напряжение во всём теле, которое стремительно нарастало, превращая каждую клеточку и каждую каплю его крови во взрывоопасную смесь. Это состояние сопровождалось чудовищной головной болью и нарастающим шумом в ушах. Казалось, ещё секунда и он взорвётся!..

— Я не могу больше! — прохрипел он, опускаясь на колени.

— Молись! — крикнул Голос.

— Не умею! — хрипел Виталик, распластываясь на полу.

— Молись! — крикнул Голос ещё громче.

— Господи! Спаси меня и помилуй и прости мне всё! — выпалил Виталик первое, что пришло ему в голову.

Напряжение не проходило, шум в ушах возрастал.

— Ещё! — требовал Голос.

— Господи! Спаси меня и помилуй и прости мне всё! — истошно закричал Виталик, на каждом слове ударяясь головой об пол.

— Продолжай! — приказал Голос.

Почувствовав некоторое облегчение, Виталик вернулся в кресло к последующему просмотру.

— Кто там следующий? — растерянно спросил он себя. — Ах, да, эта Чернушка…

Но Чернушку ему было не жаль, — откровенно признался он себе, и в следующую секунду снова очутился на полу.

В этот раз он уже знал, что нужно делать и, не дожидаясь нарастания мучительных ощущений, стал вымаливать себе прощение и за неё.

Потом были эпизоды и с другими девушками, каждый из которых он, рассмотрев всё в подробностях, заканчивал исступлённой мольбой о прощении. Его тело само руководило им: когда наступал наиболее сильный порыв раскаяния, он падал на пол и слова молитвы, мучительно вырывавшиеся из него, уступали место наполняющему его облегчению. Когда его прощали, его тело возвращалось снова в кресло, и он восстанавливал в памяти новый эпизод, рассматривая подробно и его.

Виталик не мог сказать, сколько времени это продолжалось. Помнил только, что сознание его несколько раз отключалось. Иногда он терял его лёжа на полу, иногда — сидя в кресле. А один раз ему показалось, что какая-то незримая сила помогает ему во сне подняться с кресла и лечь на диван.

Там на диване он тогда и обнаружил себя, проснувшись. Какой день и какое это было время суток, он не помнил. Потому, что освещение в окне было всё то же самое — яркое, фантастическое.

На следующий день ему опять не позволили действовать самостоятельно. Ему даже не позволили принять душ и поесть, а сразу усадили в кресло и заставили продолжить работу с воспоминаниями. Теперь ему уже легче было понимать своих мучителей и легче им подчиняться, — теперь он знал, чего от него требуют все эти странные силы и голоса, и старался покончить со всем этим как можно скорее.

Но оказалось, что и это было не легко. Ему не позволяли перейти к молитвам до тех пор, пока он не ощущал действительно искреннего и глубокого сострадания к своим жертвам. За очковтирательство наказывали либо жжением в пальцах и подошвах ступней, либо ощущением нарастающего взрыва внутри. Второе было мучительней, и он покорялся, — просматривал каждый эпизод снова и снова, пока неподдельная жалость и жгучая жажда раскаяния не захлёстывали его.