Гремящий порог - [69]

Он вынул из портсигара папиросу и поставил ее торцом на столик. Папироса застыла, как приклеенная.

Набатов намеревался после обеда заняться своими делами. Надо было разобраться в пачке заявок, которую вручил ему перед отъездом начальник снабжения, и определить, что действительно отстаивать до конца в споре с работниками главснаба, а по каким позициям можно и уступить. Но он не успел еще вынуть из портфеля свою папку, как Клещов снова подступил к нему.

— Вы так и не высказали своего мнения? Набатов ответил, что не видит никакой необходимости калечить Байкал.

Но Клещов этим не удовлетворился.

— Я умышленно начал с посягательств на Байкал со стороны гидротехников. Хотел проверить вашу способность к объективному мышлению.

На правах старшего по возрасту он позволил себе быть бесцеремонно откровенным.

— И мне хотелось бы продолжить разговор о Байкале,— добавил Клещов.

«Посмотрю заявки вечером в гостинице»,— решил Набатов и, закрыв портфель, отложил его в сторону. В настойчивости биолога чувствовалась увлеченность своим делом. А это Набатов считал главной добродетелью человека.

И он приготовился слушать. Обстановка располагала к беседе. Самолет летел так ровно, что утратилось ощущение полета. И даже размеренный гул моторов казался долетающим откуда-то издалека. За соседним столиком играли в шахматы. Сидоров попытался вздремнуть, но не мог достаточно удобно устроиться на коротеньком диванчике и сидел, привалясь к спинке, поглядывая время от времени на неподвижно застывшую папиросу.

— Байкалу угрожают не только гидротехники,— продолжал Клещов.— Разрабатывается проект строительства весьма крупного промышленного комбината на его берегах…

— Точно,— оживился Сидоров,—огромный комбинат будет. Наш институт проектирует.

— Ах, вот как! — с несвойственной ему злой улыбкой воскликнул Клещов.— Какое примечательное совпадение! Значит, именно вас я имел в виду, когда говорил о тех, кто жмет на Байкал и снизу и сверху!

Сидоров выпрямился и с высокомерным недоумением оглядел Клещова.

— Попросил бы поосторожнее,— внушительно произнес он.— Проектирование ведется на глубоко научной основе. Наш проект член-корреспондент Академии наук Пшеницын консультирует.

- Не знаю такого,— сухо сказал Клещов.

— Так и он вас, наверно, не знает,— грубо ответил Сидоров и даже засопел от негодования.

— Этот комбинат,— продолжал Клещов, уже не обращая на Сидорова никакого внимания и говоря только для Набатова,— будет каждые сутки сбрасывать в Байкал четверть миллиона кубометров сточных вод. В дополнение к тремстам тридцати шести рекам в Байкал польется еще одна. Но если те поддерживали жизнь Байкала, то эта —триста тридцать седьмая отравленная река — принесет с собой смерть всему живому. Я знакомился с проектом. Сами его авторы признают, что в месте сброса вод образуется мертвая зона в несколько квадратных километров. Мертвая зона! Как вам нравится само выражение! «Но это же пустяки! — убеждали они меня.— Площадь Байкала тридцать с лишним тысяч километров. Стоит ли поднимать шум из-за такой мелочи, как наша миниатюрная мертвая зона?» На первый взгляд убедительное возражение, не правда ли? Но, во-первых,— Клещов снова разгорячился и, доказывая Набатову, мысленно вел спор со своими оппонентами из проектного института,— во-первых, так, как полагают авторы проекта, будет лишь в том случае, если (он подчеркнул это слово) запроектированный метод очистки оправдает себя в заводском масштабе, если очистные сооружения будут работать бесперебойно, если будет установлен непрерывный и жесткий контроль за концентрацией стоков, если комбинат будет работать ритмично, без срывов и последующей перегрузки. И так далее… Не слишком ли много этих «если»? Ведь достаточно одному из них не осуществиться, и мертвая зона в озере выйдет далеко за границы, отведенные ей авторами проекта. А во-вторых, не забывайте и факторы, не подвластные человеку: течения и ветры. Отравленную воду разнесет далеко вокруг, и наше славное море может стать мертвым морем. А леса! Сколько лесов вырубят по склонам Байкала, чтобы насытить чрево этого комбината! Ни один человек, имеющий живую душу, не может равнодушно смотреть, как деловито и хладнокровно собираются губить великолепнейшее создание природы! Потом, конечно, спохватимся. Но будет поздно… А пока успокаиваем себя гнусным, циничным доводом — на наш век хватит.

Клещов горько усмехнулся и замолчал. Казалось, у него не было ни сил, ни желания продолжать.

— Много на себя берете,— сказал Сидоров, глядя на биолога с опасливой настороженностью.— Другие все, выходит, дураки?

— Вы можете спросить меня,—сказал Клещов Набатову,— к чему я вам все это рассказываю? Не только, чтобы излить душу. Общественность нашего города встревожена. Мы решили обратиться с письмом в центральную печать. Письмо я везу с собой. Хочу просить вашей подписи.

— Пустая затея! —оборвал его Сидоров.—Какие могут быть письма, если точно известно, что в вышестоящих инстанциях к проекту относятся положительно!

«Жив Молчалин»,— подумал Набатов и сказал Клещову:

— Покажите мне ваше письмо.

Он взял письмо и, перечитывая текст, сам думал о том, что, конечно, он подпишет. Подписывать документ, отвергающий технический проект, о котором он знал только понаслышке, было не по-инженерному, и, если бы ему сказали, что кто-то поступил так, он осудил бы подписавшего за опрометчивость и скоро-, палительность, недостойную серьезного человека, тем более инженера. Инженер должен руководствоваться не эмоциями, а строгими техническими расчетами. Так он всегда говорил другим и сам всегда следовал этому правилу. Но в данном случае доверить решение вопроса только арифметике нельзя. Это он понимал. К тому же, опытный инженер, он отлично знал, что вряд ли даже арифметической непогрешимостью могут прикрыться авторы проекта эффектного взрыва. Он бы очень хотел обстоятельно разобраться и поспорить с ними как инженер. Но этой возможности у него не было. А высказать свое отношение к их проекту он считал делом гражданской совести.