Грехи. Книга 2 - [23]

Элен пришла в бешенство от такой несправедливости. Какая клевета! Неужели она совершенно бессильна? Внезапно ее осенило:

– Разве «Л'Офисьель» не может привлечь их к суду за плагиат?

– Но это обойдется им в целое состояние, и процесс продлится до бесконечности. На это уйдут годы, к тому же нет уверенности, что удастся выиграть дело. Послушайся моего совета, забудь.

– Да как же можно такое забыть? «Брак закончился на скалах»! Возмутительно!

– Слушай, займись лучше делом, – посоветовал ей Жак. – Поменьше появляйся на людях. Ничего не предпринимай, ни с кем об этом не говори. Через месяц никто и не вспомнит, кто ты такая и как выглядишь.

Но Жак ошибался. Репортеры постоянно будут охотиться за ней.

Станислав Ковальский был похоронен в тихом уголке кладбища Пер-Лашез в Париже, а точнее, на авеню Трансверсаль номер три, совсем недалеко от могилы Модильяни. Церемония была очень скромной. Кроме Элен и Жака, была только виконтесса де Севинье. Она все время подносила к носу кружевной платок; из-под черной вуали широкополой шляпы невидящим взором смотрели красные, опухшие от слез глаза.

У могилы отчужденно стояли также Ада и Герберт, дети Станислава. Никто из них не прилетел к нему из Нью-Йорка на свадьбу, но оба примчались на похороны. Элен попыталась заговорить с ними, но они сразу же дали ей понять, что не считают ее членом своей семьи. Даже виконтесса для них не более чем друг отца.

После службы Элен, как и положено, бросила в могилу горсть земли, потом глубоко вздохнула и посмотрела вниз. Комья земли, словно дождь, падали на крышку гроба красного дерева. Отвернувшись, она быстро двинулась к выходу. Жак догнал ее и взял под руку.

Виконтесса настигла Элен только у ворот кладбища и тотчас отвела ее в сторонку.

– Я хочу сказать вам, что Станислав был очень счастлив, – прошептала она, утирая слезы. – Последние несколько недель были самыми счастливыми в его жизни.

– Нет, – сурово отозвалась Элен, отводя взгляд. – Не женись он на мне, до сих пор был бы жив.

Виконтесса затянутой в перчатку рукой решительно взяла Элен за подбородок и повернула ее лицо к себе.

– Даже в горе вы не имеете права говорить такое, – холодно заметила она. – За день до смерти Станислав написал мне письмо. Я получила его только вчера и помню каждое слово. Он пишет: «Жаль только, что я не встретил ее раньше. Она сильная и нежная, моя Элен, отзывчивая и заботливая, страстная и по-матерински ласковая. Если бы она была матерью моих детей, то у меня была бы дружная, любящая семья, а не такая, что распадается на части при первых же испытаниях».

Внезапно на глаза Элен навернулись слезы. Она молча пожала руку виконтессе и ринулась прочь.

В этот же день в душном, обшитом панелями кабинете месье Дюшана Элен узнала, какую заботу проявил о ней Станислав. Он сделал ее единственной наследницей редкостной скрипки Страдивари, дома в шестнадцатом квартале, всех своих авторских гонораров, банковских счетов, акций и облигаций на общую сумму два с половиной миллиона долларов. Аде и Герберту он оставил незначительный годовой доход в двадцать пять тысяч долларов в трастовом фонде.

Глава 10

Элен напряженно сидела на переднем сиденье рядом с Карлом Хеберле в его стареньком «опель-рекорде». Ее тонкие ноздри трепетали от предвкушения. Наклонившись вперед, она взглянула через ветровое стекло на обычный четырехэтажный дом. Итак, здесь, на Берлинерштрассе, в маленьком городке Германии, она наполовину достигла цели. Даже в своих самых смелых фантазиях она не могла предположить, что поиск приведет ее в это место, а не в какую-нибудь мрачную грязную дыру. Это мог быть Гамбургский порт или какая-нибудь уединенная деревушка в пампасах Аргентины, но уж никак не Шульберг. Однако же этот новый район, построенный на пустом месте, расположился у подножия Рудных гор, чуть севернее Франкфурта. Послевоенный бум способствовал его расцвету.

Элен внимательно всмотрелась в здание. Так, какая-то прямоугольная коробка с острыми углами, белыми стенами и большими зеркальными окнами с кисейными занавесками. В нем не было индивидуальности, изящества. Не было стиля. Только функция. В послевоенной Германии форма, как правило, следовала за функцией. Правда, было и еще кое-что: чистота, аккуратность, порядок. Очистившись от послевоенных руин, немцы возвели аккуратность в культ.

Элен посмотрела на Хеберле.

– Ну? – произнес тот. – Вы готовы?

Она ничего не ответила. После стольких лет ожидания предстоящей встречи тело вдруг отказывалось ей повиноваться. Элен медленно взялась за ручку, ступила на тротуар и осмотрелась. Под лучами яркого солнца блестел иссиня-черный асфальт. На вершине холма бульдозеры вскапывали землю. Пахло свежестью и чистотой. Недавняя война ушла далеко в прошлое.

Хеберле взял ее под руку и повел к подъезду. Элен бросился в глаза ряд кнопок. И металлические рамки со вставленными в них картонками, где были аккуратно напечатаны фамилии. Нужная ей кнопка была третьей снизу: Шмидт. Ее вдруг охватило отвращение.

Хеберле вопросительно поднял брови.

Элен через силу улыбнулась, и он пальцем надавил на кнопку звонка.

Через несколько минут домофон отозвался.