Грех - [3]

Мальчик сунул руку в карман штанишек. У него там хранилось несколько камешков, которыми он играл. Камешки были круглые, некоторые острые на ощупь. Все их он знал наперечет и помнил цвет каждого. Самый маленький, кругляш, был розовый, острый, треугольничком — голубеньким, точно незабудка. Другие были серые и желтоватые. А один — белый, похожий на гладкое яичко. Если ударить камешком о камешек, вылетала маленькая огненная искорка, пахнущая дождем. Эти камушки он подобрал, когда мамочка вела его к дяде, в шкаф. Из них получалась гремушка: зажав в кулачок и поднеся к уху, он встряхивал их и слушал, как они тихонько гремят; иногда разговаривал с ними или засовывал за щеку.

Вдруг послышались громкие крики с улицы и следом дребезжанье стекол, частые удары и шелест, будто кто-то шумно закопошился снаружи. Мамочка, обрадовался мальчик, это она всю ночь стояла под окном и теперь стучит, ждет его. Распахнув створки шкафа, он на цыпочках подбежал к окну.

Напротив, у краснокирпичной стены, мальчишки играли в расшибалочку. В окно ударяла ветка. Мокрые листики липли к стеклу, а затем устремлялись за отлетавшей веткой; ветер раскачивал кроны деревьев и что-то нашептывал. Какой-то мальчуган, встав на коленки, пускал в луже белый кораблик. Солнце не светило. Вдруг мальчишка схватил свой кораблик, подбежал к окну и прижался лицом к стеклу; в расплющенном носу виднелись две большие дырки ноздрей. Мальчик из шкафа застыл, не в силах пошевелиться, ноги у него сделались почти невесомыми — он их не чуял под собой — и одновременно тяжелыми и большими, как дом. Глаза мальчугана с корабликом не мигая глядели на него — две желтые стекляшки. Вдруг он часто-часто заморгал и что-то крикнул. Стайка ребят, игравших у кирпичной стены, метнулась к окну. Толкаясь, они вставали на цыпочки и прилипали лицом к стеклу. Стоявший позади всех малый, длинный и тощий, как жердь, показал мальчику из шкафа язык и гаркнул:

— Еврей!

Ребята стали прыгать и кричать:

— Еврей! Жиденок, жиденок! — а потом снова прижимали к стеклу лбы, губы, глаза и языки, розовые и широкие, как детские лопатки. Долговязый, похожий на жердь, парень схватил с земли камень и запулил им в стекло. В это время человек, который стоял на углу и читал газету, поднял голову и издали погрозил озорникам тростью. Ребятня бросились врассыпную, выкрикивая на разные голоса:

— Еврей! Жиденок! Жиденок!

Мальчик медленно отвернулся от окна. Под столом лежал увесистый серый камень. Он посмотрел на него и тихо сказал:

— И что я им сделал?!

Он прошептал это несколько раз, потом кинулся в шкаф и накрылся с головой одеялом.

КОГДА С ДЕРЕВЬЕВ ОПАЛИ ЛИСТЬЯ (перевод Е. Верниковской)

По землянке гулял холодный ветер. За столом сидел Адъютант и барабанил на пишущей машинке. Выстукивал пальцами очередь за очередью, как из автомата.

— Рехнуться можно! Чертовы англичане держат в лесу и обещают: «Когда с деревьев опадут листья…» И что? Опали. А ты сиди! Жди приказа с оружием на изготовку! Еще б сказали: на броне! На броне, черт бы их побрал! Тут уже с полгода не притрагивался ни к Марысе, ни к Броне! Собачья жизнь, собачья смерть. Диверсии! Только вылазки за скотом. Быки, свиньи, овцы… Работенка для партизана!

Он встал из-за стола и принялся ходить взад-вперед. Разминал закостеневшие руки, будто кого-то ими душил или ломал. В конце концов пнул коробку из-под патронов так, что она зазвенела, и вышел наружу.

Я занял место Адъютанта и начал писать. Заправил за валик лист тоненькой, «служебной» бумаги и пишу письмо домой: «Дорогие мои! Хочется вас увидеть, ведь прошло уже полгода, как я уехал из дому. В лесу чувствую себя хорошо, командир наш — хороший мужик. Питаюсь очень хорошо и часто думаю, как вы там. Может, на праздники приеду домой. Сейчас тут зарядили дожди…» Перечитал эти пустые фразы и выкинул лист. Пишу снова: «Дорогие мои! Так давно вас не видел! У меня все в порядке! Я здоров и чувствую себя хорошо. Как вы поживаете…» И снова перечитал. Одни пустые слова.

В глубине темной землянки лежал Макс и чесался так, что нары трещали. Кряхтя, он выбрался из-под горы одеял и вступил в рыжий круг света. На фоне стен, сооруженных из веток, мха и соломы, среди винтовок, ремней, сумок и рюкзаков, в длинном фланелевом халате, разрисованном фантастическими пурпурными цветами, он выглядел как стареющий лысый чинуша, перенесенный сюда злой рукой волшебника из-под теплой перины. Встал у стола и начал почесываться.

— Не могу заснуть, — проворчал он, будто оправдываясь, и сел возле меня. Достал из штанов большой мятый, засаленный конверт и выудил из него квадратный листок, исписанный корявыми буквами. Нацепил на нос очки в черной оправе, снял, дыхнул и стал протирать стекла; посидел минуту, сомкнув веки, а потом протянул мне письмо таким жестом, будто просил милостыню:

— Прочти, браток, это из дома, от жены письмо. Уже месяц будет, как Ромашка привезла.

Я пожал плечами.

— Прочти, прочти, Густав! — настаивал он. — Мочи нет, все думаю, как они там…

— Ну давай, только не гундось, — сказал я нехотя и стал читать: — «Дорогой Теось! Как только ты уехал по новому назначению, люди начали болтать про тебя невесть что. Я никому ни слова. Разве что Тоне рассказала обо всех наших бедах, но она — могила. Я тут думаю о тебе…» — Я зевнул и перестал читать, но Макс так напряженно вглядывался мне в глаза, что я продолжал шевелить губами и передвигать в пальцах письмо; немного погодя, вздохнув, я вернул ему голубой измятый конверт. Он поднял на меня взгляд и открыл рот, будто чего-то ждал.