Грех - [10]

— Нет! — закричала Нинка. — Я не грех! Я просто влюбилась! Не трогай меня! Не трогай!

— Ну почему, почему? — бормотал Сергей, опрокидывая Нинку, роясь в ее одеждах.

— Здесь церковь! Ты себе не простишь!

— Я себе уже столько простил…

Беда была в том, что, хоть она точно знала, что нельзя, Нинке тоже хотелось — поэтому искреннее ее сопротивление оказалось все-таки недостаточным. Все закончилось быстро, в одно мгновение, но и Нинке, и монаху его оказалось довольно, чтобы, как лампочным нитям, на которые синхронно подали перенапряжение, раскалиться, расплавиться и испариться, сгореть…

Они лежали, обессиленные, опустошенные, а эхо, казалось, еще повторяло нечеловеческие крики, а свечка, догорая, выхватывала предсмертно из темноты суровый лик.

— Не бойся, — обреченно произнес монах, когда пламя погасло совсем. — Я не буду плакать. Не буду кричать на тебя. Просто я ничего не знал о человеке. Ничего не знал о себе. Если это возможно, ты уходи сейчас, ладно? Зажечь тебе свет?

— Не стоит, — отозвалась Нинка. — Я привыкла, я уже вижу, — и встала; неловко, некрасиво принялась приводить в порядок одежду. — Мы что, не встретимся больше?

— Я напишу тебе. На Главпочтамт, ладно?

— Ладно.

— Извини…

— Бог простит, — незнамо откуда подхваченное, изверглось из Нинки.

Она отложила засов, вышла на улицу, постояла, стараясь не заплакать. Вернулась вдруг к собору, распахнула дверцу, крикнула в гулкую темноту:

— Ты же не знаешь моей фамилии! Как ты напишешь?! — и побежала прочь.

Всю следующую неделю Нинка мучилась, страдала, переживала примерно так:

…паранойяльно накручивая нанаманикюренный пальчик дешевую цепочку с дешевым крестиком, читала Евангелие, отрываясь от него время от времени то ли для осмысления, то ли для мечтаний…

…назюзюкавшись и нарыдавшись со страшненькой Веркою, глядела, как та гадает ей засаленными картами и все спорила, настаивала, что она не пиковая дама, а вовсе даже бубновая…

…выходя из метро, оглядывалась с надеждою увидеть в толпе лицо монашка…

…бегала даже на Главпочтамт, становилась в очередь к окошку под литерою «Н», спрашивала, нет ли письма просто на Нину…

…сама тоже, черновики марая, писала монаху письмо и ограничилась в конце концов простой открыткою с одним своим адресом…

…лежа в постели, вертела в руках монахов перстень и вдруг, разозлясь, швырнула его о стену так, что аметист полетел в одну сторону, оправа в другую, и зарыдала в подушку…

…а назавтра ползала-искала, сдавала в починку, —

все это в смазанных координатах времени, с большими провалами, про которые и вспомнить не могла, что делала, словом, как говорят в кино: в наплыв, — пока, наконец, снова не оказалась у монастырской проходной…

Листья уже прираспустились, но еще не потеряли первоначальной, клейкой свежести. Монахи, которых она останавливала, отвечали нанинкины вопросы «не знаю» или «извините, спешу», и все это было похоже на сговор.

Наблюдали за Нинкою двое: Арифметик, поплевывающий в тени лаврских ворот, и сухорукий страж, который, выждав в потоке монахов относительное затишье, украдкою стукнул в окно, привлекая нинкино внимание.

— Уехал, — сказал, когда она подошла.

— Куда?

Страж пожал здоровым плечом, но версию высказал:

— К матери, наверное, на каникулы. Они все раз в год ездют.

— А где у него мать?

Тут не оказалось и версии:

— Я даже не послушник. По найму работаю. Присматриваются. Благословенья пока не получил.

Нинка потерянно побрела к выходу.

— Эй, девушка! — страж, высунувшись в окошко, показывал письмо.

— Мне? — вмиг расцветшая, счастливая подбежала Нинка.

— Не-а. Ему. Вчера пришло. Может, от матери? Тут внизу адрес. Хочешь — спиши, — и подал клок бумаги, обкусанный карандаш.

— Санкт-Петербург, — выводила Нинка, а Арифметик знай поплевывал, знай поглядывал.

Она шла узкой, в гору, улочкою, когда, въехав правыми колесами на безлюдный тротуар, бежевая «девятка» прижала Нинку к стене. Распахнулась задняя дверца.

— Не боись, — сказал Арифметик и кивнул приглашающе. — Тебя — не тронем, — а, увидев в нинкиных глазах ужас, добавил довольно: — Надо было б — нашли б где и когда. Бегать-то от нас все равно — без пользы. Ну!

Нинка села в машину.

— В Москву, что ли, собралась? Подвезти?

— Мне… до станции.

— Сбежал, значит, Сергуня… — не столько вопросил, сколько утвердил Арифметик. — А куда — ты, конечно, не знаешь.

Нинка мотнула головою.

— Или знаешь?

Нинка замотала головою совсем уж отчаянно.

— Адресок-то списала, — возразил Арифметик. — Пощупать — найдем. Найдем, Санёк? — обратился к водителю.

— Запросто, — отозвался Санёк.

Нинка напряглась, как в зубоврачебном кресле.

— Ладно, не бзди. Я этот адресок и без тебя знаю. Питерский, точно?

Нинка прикусила губу.

— Мы ведь с Сергуней, — продолжил Арифметик, которому понравилось, что Нинка прикусила губу, — мы ведь с ним старые, можно сказать, друзья. Одноклассники. И по этому адреску сергунина мамаша не один раз чаем меня поила. Ага! Со сладкими булочками. Только вряд ли Сергуня там. Он ведь мальчик сообразительный. Знает, что я адресок знаю. Но если уж так получится… хоть, конечно, хрен так получится… что повстречаешь старого моего дружка раньше, чем я, — передай, что зря он от сегодняшней нашей встречи сбежал. Мы с ним так не договаривались. Не сбежал — может, и выкрутился бы, а теперь…