Гражданская война - [3]

Мы договорились, что через дня три-четыре я заберу Пат домой, а сестра Кэтти, смотревшая у них за малышкой, переедет ко мне.

В тот же вечер я заехал в частную клинику Рикардо. Она находилась всего в нескольких километрах к западу от Сен-Клу.

В просторном холле больницы ко мне вышел высокий, атлетического телосложения и приятной наружности шатен с короткой бородкой, ничуть не старившей его, мой ровесник или немногим старше, с ясным, открытым и очень внимательным взором.

-- Доктор Скотт, лечащий врач вашей жены, -- представился он. Его голос -- мягкий, ровный баритон, тон -- учтивый и корректный -- невольно располагали к нему собеседника. Я лишь назвал свое имя, потом говорил только он, каким-то чутьем предугадывая все мои вопросы.

-- Мсье Де Санс, ваша жена поступила к нам в крайне тяжелом состоянии. У нас она пятую неделю, пока улучшений нет, и, к моему величайшему сожалению, в ближайшее время они вряд ли предвидятся. Сейчас очень важно понять первопричину ее болезни: возможно, смерть мальчика была лишь толчком, так сказать, последней каплей. Наследственность у вашей жены хорошая, что же касается ее наклонностей, привязанностей, словом, всего, что позволит нам узнать ее ближе, -- здесь мы рассчитываем на вас. Наверное, вы хотели бы увидеть ее. Какое-то время я не рекомендовал бы Вам встречаться с ней, не стоит рисковать... Пойдемте.

И он повел меня за собой.

Отдельный кабинет, куда мы вскоре пришли и где меня оставили одного, был разделен на два отдельных помещения прозрачной перегородкой; я подошел к окну -- парк внизу неторопливо успокаивался, исчезла зелень деревьев и трав, и жалобный свет немощного прожектора, откуда-то с крыши, заменял схоронившуюся луну... В комнате не было ничего, кроме глубокого кресла, но не успел я в него опуститься, как увидел Лиз...

Элизабет и Скотт находились по ту сторону перегородки. Моя жена покорно следовала за своим доктором; голова ее была склонена на грудь, и, казалось, она силилась и не могла ее поднять, а в кричащем взгляде ее синих, когда-то чарующих, а теперь наполненных ужасом глаз не было ничего человеческого; ее лицо было гораздо бледнее того, каким я его помнил, а губы дрожали. Когда же она села в кресло (как раз напротив меня), золотистые волнистые волосы, словно нарочно, скрыли от меня эту нарисованную безумием маску. Кажется, доктор пытался вызвать Лиз на разговор; если так, то его усилия не увенчались успехом: она не раскрыла уст и не сделала ни одного хоть сколь-нибудь осмысленного жеста. Наконец Скотт, обратив в мою сторону взгляд, зная, что я за ним наблюдаю, дал мне понять: довольно...

Покинув клинику, я заехал в ближайший ночной бар. Хотелось одного -напиться.

Я остановился у стойки, заказал бренди, сразу бутылку; опустошив большую ее часть, наконец осмотрелся. Все вокруг плыло в едком сизом дыму, приглушенно играла музыка; симпатичная официантка сновала между столиками, убирая посуду, подавая спиртное, но посетителей было немного -- человек десять-двенадцать, и каждый, за исключением, пожалуй, воркующей парочки и двух друзей, игравших в карты, занимался самим собой, коротая время в одиночестве. Я только подумал: "Странно, ни одной компании..." -- как в бар ввалились четверо здоровенных парней с размалеванными девицами. Создавая невообразимый шум, громко смеясь и грязно ругаясь, они оккупировали дальний угол и, взяв море выпивки, принялись веселиться, впрочем, не приставая к окружающим.

Пробило полночь. Я почти допил свою бутылку и собрался было уходить, -мне показалось, что стало очень душно, -- когда порог бара переступил еще один посетитель. И тотчас, словно по мановению волшебной палочки, шумевшие в углу притихли, один из двух картежников вполголоса грязно выругался, послышался занудный скрежет отодвигаемого стула, а кто-то, поперхнувшись, пытался откашляться. Все взоры сошлись на нем одном, на том, кто вошел в бар.

Он был среднего роста, хорошо одет -- в черном, отлично сшитом по фигуре костюме,... и двухголовый. Надо ли объяснять, какой шок вызвало появление его -- мутанта во плоти...

Головы расходились с одной шеи, где-то вверху, так, что даже касались щеками и потому, мешая друг другу, чуть клонились в сторону. Это было одно лицо, но в двух экземплярах, необыкновенно выразительное, с правильными мужественными чертами, спокойное и отмеченное печатью достоинства; более того, достоинство скользило и в каждом его жесте, в движении рук, головы, той или иной, в голосе:

-- Виски, пожалуйста, -- встав у стойки, в трех шагах от меня, попросил он бармена. Среди воцарившегося в баре гробового молчания его слова зазвучали необыкновенно громко.

Бармен засуетился, принес заказ. И застыл напротив, едва ли не заглядывая в рот клиенту. Пила правая, ближняя ко мне голова. Однако мутант сделал лишь пару глотков -- пущенная кем-то из удалой компании бутылка разбилась о правую голову. Он непроизвольно разжал пальцы, роняя бокал,... раздался звон бьющегося об пол стекла,.. подался вперед, ближе к стойке, затем резко повернулся всем корпусом.

Несмотря на то, что правая голова, залитая кровью и водкой, безжизненно упала на плечо, глаза левой бешено сверкнули, ища обидчиков. Но четверка парней, опрокидывая столы и стулья, уже бросилась к мутанту. В них кипела первобытная ненависть. Они сбили его с ног почти сразу, легко подавив яростное, но неумелое сопротивление, а окружив, стали методично наносить удары в живот, в грудь, по головам... И все же не их лица привлекли тогда мое внимание... лица людей, не принимавших участия в избиении, -- вот чьи, -- ни одно из них не только не выражало сочувствия к несчастному, а, напротив, жаждало смерти поверженному. Это напоминало сцену в античном цирке, бой гладиаторов. Никогда раньше не думал, что молчание (я говорю о зрителях) может быть столь красноречивым. Ловлю себя на мысли -- а был ли я лучше? Ведь я тоже не пошевелил и пальцем, чтобы помочь бедняге, и отнюдь не из страха перед разбушевавшимися гориллами. Наверное, я всего лишь встал на сторону своего биологического вида, рефлексивно, заведомо не в силах отождествить себя с тем существом. И все-таки мне стало крайне мерзко и гадко на душе, может быть, даже стыдно за всех нас вместе, а потому я весьма поспешно оставил бар.