Гражданская рапсодия. Сломанные души - [67]
— По-твоему у нас получится сегодня? — спросил Толкачёв.
Сашка тоже сделал глоток, но поперхнулся и сморщился, как после дешёвой водки.
— Когда в ноябре большевики издали указ о роспуске киевских школ прапорщиков, — он завинтил пробку, убрал фляжку в карман, — все разбежались как тараканы, а Михаил Афиногенович написал на этом указе резолюцию: Не утверждаю! — и с вестовым отправил обратно. А потом приказал вскрыть оружейные ящики, и полным составом да с песней — на вокзал. Представляешь, какой ажиотаж творился? Мы с винтовками на плечах, поротно, над головами триколор, — и во всём параде, маршевым шагом, по киевским улицам! Грохот стоял… Барышни плакали. Старики крестились и тоже плакали. И ни одна сволочь — ни одна сволочь не посмела нас остановить! — Сашка утвердительно качнул головой. — Пока с нами Михаил Афиногенович, мы куда угодно…
Поспать так и не удалось. Прибежал Самушкин, сказал, вращая белками, что заклинило механизм обратной подачи, пришлось разбирать пулемёт, смазывать, снова собирать. От масла руки стали чёрными, как будто целый день рыл окопы. Толкачёв поднялся на второй этаж в умывальную комнату. Проходя мимо кабинета начальника школы, в приоткрытую дверь он увидел полковника Мастыко и Екатерину Михайловну. Супруги стояли вполоборота к двери, и не видели и не слышали никого, кроме себя.
— Родная моя, я всё понимаю, но взять тебя с собой не могу, — говорил Михаил Афиногенович оправдывающимся тоном. — Да ещё с детьми! Ты представляешь, что может случиться? Любая провокация, шальной выстрел… Я не имею права так рисковать вами.
Он поднёс руку жены к губам, поцеловал, и замер, склонив голову. Екатерина Михайловна молчала, и только гладила мужа по плечу, по щеке, по седеющим волосам.
— Но мы вернёмся. Мы получим подкрепления, патроны, и вернёмся. А если… — полковник замолчал на секунду. — Если вернуться не получится… Ты жена офицера, ты знаешь, что делать. Бери детей, Аннушку и первым же поездом отправляйтесь в Харьков к тётке. А там я вас найду. Война закончится, и я вас найду.
Толкачёв прошёл мимо кабинета, осторожно, чтобы не скрипнуть половицей, а потом, намыливая руки и соскребая грязь, думал, смог бы он оставить свою Катю в городе, где одна половина жителей ненавидит другую, и предел этой ненависти — смерть? Господи, какой хаос должен твориться в головах людей, если вчерашний сосед, знакомый, сослуживец становится врагом? Непоправимо и ужасно, когда выяснения отношений политиков выливаются в войну, но ещё более ужасно, если они обрушиваются на обывателя. Это уже не война, где всё предельно ясно: он с оружием, ты с оружием. Это уже резня.
Толкачёв замер. Он вдруг осознал, что впервые подумал о Кате, как о своей. Он попробовал произнести это вслух: моя… моя… Получилось. Он вытер руки полотенцем, присел на край подоконника. Надо же… От этого осознания в груди затеплился огонёк. Катя стала ближе ему, ненадолго, на мгновенье. Сейчас она стояла перед ним, как в новогоднюю ночь, осыпаемая мягкими снежинками, вся сказочная, и он прошептал, как тогда:
— Катенька. Вы…
— Да, Владимир?
— Вы — ангел, Катенька…
В комнату заглянул Самушкин.
— Господин штабс-капитан!
Сказка кончилась. В раздражении Толкачёв едва не выругался.
— Чего тебе?
— Подводы пришли.
— Иду.
На улице похолодало. Дождь, омывавший город последние два дня, сменили острые колючие снежинки. Позёмка покрыла мостовые лёгкой пеленой, чёрные некрасивые кляксы с тротуаров исчезли, стало светлее, и теперь даже при отсутствии фонарей контуры домов и дорог проступали явственно. Юнкера стояли группами, жались под порывами ветра. В глазах, покрасневших от бессонницы, было пусто. Чуть поодаль отдельной группой стояли два десятка гимназистов в форменных пальто и фуражках. Прапорщик Ковалёв, проводивший перекличку личного состава, посоветовал им поднять воротники, чтобы было не так холодно.
Сашка Морозов привёл четыре подводы и две извозчичьих пролётки. Оба извозчика, бородатые мужички в длинных свитах, ныли возле крыльца, умоляли вернуть лошадок. Морозов выписал им расписки об изъятии и послал к чёрту. Одну подводу передали Толкачёву. Самушкин и Черномордик уложили на задок несколько мешков с песком и установили пулемёт. Получилось не ахти, особенно с эстетической точки зрения, но для защиты от пуль вполне подходило.
— Броневик на конной тяге, — рассмеялся один из юнкеров. Его поддержали осторожными смешками.
— Подойдите сюда, юноша, — подозвал его Толкачёв.
Юнкер сконфуженно потупился.
— Господин штабс-капитан, я пошутил.
— Сейчас я тоже пошучу. Назначаю вас водителем броневика. С рулём общаться доводилось?
Смех зазвучал громче.
— Доводилось, — вздохнул юнкер.
— Ты рукоять стартера покрути, — крикнули ему, — это там сзади вроде верёвочки!
— Только заправь сначала. Оно сено любит!
Толкачёв подождал, когда поток шуток иссякнет, и сказал:
— На моём броневике вакантно место инженера-механика. Желающие есть?
Желающих не нашлось, но поток возобновился, и юнкера ещё долго посмеивались над незадачливым водителем.
Из гостиницы вышел полковник Мастыко.
— Ковалёв, перекличку провели? Сколько человек на счету?
Вестерн. Не знаю, удалось ли мне внести что-то новое в этот жанр, думаю, что вряд ли. Но уж как получилось.
Злые люди похитили девчонку, повезли в неволю. Она сбежала, но что есть свобода, когда за тобой охотятся волхвы, ведуньи и заморские дипломаты, плетущие интриги против Руси-матушки? Это не исторический роман в классическом его понимании. Я обозначил бы его как сказку с элементами детектива, некую смесь прошлого, настоящего, легендарного и никогда не существовавшего. Здесь есть всё: любовь к женщине, к своей земле, интриги, сражения, торжество зла и тяжёлая рука добра. Не всё не сочетаемое не сочетается, поэтому не спешите проходить мимо, может быть, этот роман то, что вы искали всю жизнь.
Астролог Аглая встречает в парке Николая Кулагина, чтобы осуществить план, который задумала более тридцати лет назад. Николай попадает под влияние Аглаи и ей остаётся только использовать против него свои знания, но ей мешает неизвестный шантажист, у которого собственные планы на Николая. Алиса встречает мужчину своей мечты Сергея, но вопреки всем «знакам», собственными стараниями, они навсегда остаются зафиксированными в стадии перехода зарождающихся отношений на следующий уровень.
Ник Уда — это попытка молодого и думающего человека найти свое место в обществе, которое само не знает своего места в мировой иерархии. Потерянный человек в потерянной стране на фоне вечных вопросов, политического и социального раздрая. Да еще и эта мистика…
Повести «Акука» и «Солнечные часы» — последние книги, написанные известным литературоведом Владимиром Александровым. В повестях присутствуют три самые сложные вещи, необходимые, по мнению Льва Толстого, художнику: искренность, искренность и искренность…
Сегодня мы знакомим наших читателей с творчеством замечательного грузинского писателя Реваза Инанишвили. Первые рассказы Р. Инанишвили появились в печати в начале пятидесятых годов. Это был своеобразный и яркий дебют — в литературу пришел не новичок, а мастер. С тех пор написано множество книг и киносценариев (в том числе «Древо желания» Т. Абуладзе и «Пастораль» О. Иоселиани), сборники рассказов для детей и юношества; за один из них — «Далекая белая вершина» — Р. Инанишвили был удостоен Государственной премии имени Руставели.
Владимир Минач — современный словацкий писатель, в творчестве которого отражена историческая эпоха борьбы народов Чехословакии против фашизма и буржуазной реакции в 40-е годы, борьба за строительство социализма в ЧССР в 50—60-е годы. В настоящем сборнике Минач представлен лучшими рассказами, здесь он впервые выступает также как публицист, эссеист и теоретик культуры.
В России быть геем — уже само по себе приговор. Быть подростком-геем — значит стать объектом жесткой травли и, возможно, даже подвергнуть себя реальной опасности. А потому ты вынужден жить в постоянном страхе, прекрасно осознавая, что тебя ждет в случае разоблачения. Однако для каждого такого подростка рано или поздно наступает время, когда ему приходится быть смелым, чтобы отстоять свое право на существование…