Гражданская рапсодия. Сломанные души - [66]
— Ну, если важное, веди меня, Сусанин.
Сашка натянуто улыбнулся, взгляд его потеплел, но остался таким же блёклым.
Поднявшись на второй этаж, Толкачёв столкнулся с двумя барышнями в бумазейных платьицах — два белоснежных ландыша лет пяти и трёх. Они бегали по коридору, играли в салки. Это их смех был слышен внизу. Увидев незнакомого мужчину в тяжёлой мокрой шинели, барышни замерли. Та, что помладше, склонила головку и сунула пальчик в рот, старшая почтительно присела в реверансе, потом взяла сестру за руку и повела её в дальний конец коридора, где под широкими листьями фикуса сидела на табуреточке пожилая женщина, их няня, и вязала. Толкачёв мимоходом подумал, что в столь поздний час дети должны спать, но мысль как пришла, так и исчезла.
Морозов приоткрыл дверь кабинета начальника школы, спросил разрешения войти, и, получив его, вошёл. Толкачёв проследовал за ним. Вдоль стен на стульях сидели офицеры, курили, говорили между собой вполголоса. Полковник Мастыко стоял у окна, скрестив руки на груди. Толкачёв приготовился выслушать замечание, но полковник не стал вменять ему за опоздание, а просто указал на свободный стул.
— Все собрались? Тогда начнём, — Михаил Афиногенович выпрямился, офицеры разом умолкли. — Два часа назад мне поступило предложение от представителей Городского Совета и Военно-революционного комитета о перемирии. К сожалению, в результате начавшихся военных действий погибло несколько мирных жителей, а некоторые общественные здания получили повреждения. Это не может продолжаться дальше, поэтому нам предложили оставить город. Я это предложение принял.
Мастыко выждал некоторое время, предполагая, что кто-то захочет высказаться, но офицеры молчали, и только молоденький прапорщик, видимо, из последнего выпуска, часто закивал головой. Полковник продолжил.
— Нам предоставляется свободный выход по улице Петровской до Артиллерийских складов, и далее мимо котельного завода на Марцево. По пути у вокзала, я надеюсь, мы сможем соединиться со взводом штабс-капитана Левицкого.
Толкачёв поднялся со стула.
— Разрешите, господин полковник?
— Да, штабс-капитан.
— Насколько, по-вашему, можно верить обещаниям товарищей из комитета?
Полковник удивлённо вскинул брови.
— Насколько можно верить? — он сделал паузу. — Насколько можно верить… Не представляю, как вам ответить. Если люди дают слово и не держат его… Но в любом случае у нас нет иного выхода, нам придётся довериться этим обещаниям. Запасов продовольствия осталось… Ковалёв?
Молоденький прапорщик подскочил.
— На три дня, господин полковник. А патронов, при той же интенсивности боевых действий, не более чем на сутки.
— А потом в штыковую на пулемёты, — негромко проговорил кто-то.
— Верно, Морозов, — согласился Мастыко, — на пулемёты. Только когда говорите, нужно вставать.
Сашка покраснел и забормотал что-то в оправдание.
— Ладно, ладно… А вы, Толкачёв, садитесь. Вы правы, к сожалению. Доверять большевикам мы не можем, и должны быть готовы ко всякого рода провокациям. Поэтому выступать будем рано утром, время начала выступления назначаю на шесть ноль-ноль. С божьей помощью да с бережением к светлому времени успеем дойти до Марцево.
Мастыко вновь обратился к Морозову.
— Поручик, вам поручаю найти транспорт для перевозки раненых и имущества школы. Возьмите отделение юнкеров и наймите или реквизируйте в округе шесть-семь подвод. Этого будет достаточно. Прапорщик Ковалёв, патроны выдавать так, чтобы получилось не менее тридцати на человека. Гранаты только тем, кто показал хорошие результаты на последних практических занятиях.
— Так точно.
— Толкачёв, вы будете следовать в арьергарде. Подумайте, как лучше осуществить прикрытие школы, если случится что-то непредвиденное.
— Во дворе стоит броневик, господин полковник. Если его использовать…
— Нет, этот вариант отпадает. Шофёр броневика сбежал, предварительно испортив систему зажигания. Починить автомобиль нет никакой возможности.
— В таком случае я прошу передать мне одну подводу.
Мастыко кивнул.
— Что ж, господа офицеры, никого более не задерживаю. Ступайте готовиться.
В коридоре Морозов придержал Толкачёва за локоть, подмигнул заговорщицки и достал из грудного кармана небольшую плоскую фляжку.
— Коньяк?
— Шустовский[11], — Сашка отвинтил пробку, поднёс горлышко к носу, вдохнул. — Божественно… Будешь?
Толкачёв не отказался. Он сделал глоток, коньяк окатил виноградом губы, дёсны, душу… В самом деле, божественно, напиток богачей и романтиков. Голова слегка затуманилась, боль из тела ушла, как ушёл и сон.
— Где ты раньше был со своей фляжкой? Помнишь, в корпусе на тёзоименитство[12] государя Лёшка Богомолов привёз на извозчике ящик коньяку? Мы его через стену перекидывали, ловили в шинель. Ни одна бутылка не разбилась!
— Ах, корпус, корпус, — вздохнул Сашка. — Без лести предан…
Он опустил голову, усмехнулся и продекламировал:
Его лицо на мгновенье потемнело, и Толкачёву вдруг стало не по себе. Столько раз он слышал эти строки, но сегодня от них почему-то повеяло полным отречением от всего грядущего. Или это Морозов прочитал их так нелепо? В свете намеченных событий это выглядело страшно.
Вестерн. Не знаю, удалось ли мне внести что-то новое в этот жанр, думаю, что вряд ли. Но уж как получилось.
Злые люди похитили девчонку, повезли в неволю. Она сбежала, но что есть свобода, когда за тобой охотятся волхвы, ведуньи и заморские дипломаты, плетущие интриги против Руси-матушки? Это не исторический роман в классическом его понимании. Я обозначил бы его как сказку с элементами детектива, некую смесь прошлого, настоящего, легендарного и никогда не существовавшего. Здесь есть всё: любовь к женщине, к своей земле, интриги, сражения, торжество зла и тяжёлая рука добра. Не всё не сочетаемое не сочетается, поэтому не спешите проходить мимо, может быть, этот роман то, что вы искали всю жизнь.
Астролог Аглая встречает в парке Николая Кулагина, чтобы осуществить план, который задумала более тридцати лет назад. Николай попадает под влияние Аглаи и ей остаётся только использовать против него свои знания, но ей мешает неизвестный шантажист, у которого собственные планы на Николая. Алиса встречает мужчину своей мечты Сергея, но вопреки всем «знакам», собственными стараниями, они навсегда остаются зафиксированными в стадии перехода зарождающихся отношений на следующий уровень.
Ник Уда — это попытка молодого и думающего человека найти свое место в обществе, которое само не знает своего места в мировой иерархии. Потерянный человек в потерянной стране на фоне вечных вопросов, политического и социального раздрая. Да еще и эта мистика…
Повести «Акука» и «Солнечные часы» — последние книги, написанные известным литературоведом Владимиром Александровым. В повестях присутствуют три самые сложные вещи, необходимые, по мнению Льва Толстого, художнику: искренность, искренность и искренность…
Сегодня мы знакомим наших читателей с творчеством замечательного грузинского писателя Реваза Инанишвили. Первые рассказы Р. Инанишвили появились в печати в начале пятидесятых годов. Это был своеобразный и яркий дебют — в литературу пришел не новичок, а мастер. С тех пор написано множество книг и киносценариев (в том числе «Древо желания» Т. Абуладзе и «Пастораль» О. Иоселиани), сборники рассказов для детей и юношества; за один из них — «Далекая белая вершина» — Р. Инанишвили был удостоен Государственной премии имени Руставели.
Владимир Минач — современный словацкий писатель, в творчестве которого отражена историческая эпоха борьбы народов Чехословакии против фашизма и буржуазной реакции в 40-е годы, борьба за строительство социализма в ЧССР в 50—60-е годы. В настоящем сборнике Минач представлен лучшими рассказами, здесь он впервые выступает также как публицист, эссеист и теоретик культуры.
В России быть геем — уже само по себе приговор. Быть подростком-геем — значит стать объектом жесткой травли и, возможно, даже подвергнуть себя реальной опасности. А потому ты вынужден жить в постоянном страхе, прекрасно осознавая, что тебя ждет в случае разоблачения. Однако для каждого такого подростка рано или поздно наступает время, когда ему приходится быть смелым, чтобы отстоять свое право на существование…