Гражданская рапсодия. Сломанные души - [11]

По скрипучей лестнице они поднялись на второй этаж. Здесь было светлее и пахло касторкой. Под потолком горели электрические лампочки, на дверях висели таблички: «Палата № 4», «Палата № 5». Возле двери с табличкой «Ординаторская» Плетёнкин остановился и постучал осторожно костяшками пальцев, потом приоткрыл дверь и спросил негромко:

— Разрешите, господин полковник? К вам посетители.

— Да, пусть проходят.

Первым вошёл Липатников, за ним Толкачёв. В глубине комнаты за массивным столом сидел моложавый полковник со знаками генштаба на погонах. Когда в комнату вошли девушки, он встал, поклонился и снова сел. Вошедшим он присесть не предложил, хотя вдоль стены стояло несколько стульев.

— Итак, вы желаете записаться в нашу организацию. Это похвально, — заговорил полковник без всяких предисловий. — Борьба за восстановление порядка в России предстоит долгая и жестокая, и люди нам нужны. Особенно те, кто прошёл через горнило войны. Но хочу предупредить сразу: мы стоим только в начале пути своего развития и не располагаем многими вещами, коими должны бы располагать.

Полковник казался чопорным, говорил громко, свысока, как будто отчитывал новоприбывших, но при этом улыбался.

— Из содержания, увы, только продовольственный паёк. Скромный, но сытный. По возможности выдаём некоторое обмундирование. Денежное довольствие предусмотрено, но в очень малых суммах. В качестве подъёмных каждый вступающий в Организацию получает двадцать пять рублей. Надеюсь, в дальнейшем выплаты повысятся. Дело найдётся всем. Я гляжу среди вас дамы? Наверняка, вы хотели бы служить в госпитале?

Маша и Катя кивнули одновременно.

— Это похвально. К нам приходят женщины, которые стремятся поступить в передовые части, но мы более нуждаемся в медицинском персонале. Врачи и сёстры милосердия у нас в прямом смысле на вес золота. Активных боевых действий мы не ведём, но долго это не продлится. На границах Донской области сосредотачиваются большевистские орды. Пока их сдерживают полки дончан, но скоро к ним присоединимся и мы. Казаки, к сожалению, ведут себя вызывающе. Войсковое правительство и Круг[5] держит нейтралитет, но выказывает явное неудовольствие нашим присутствием на Дону. Поэтому мы вынуждены ютиться в лазаретах, притворяясь больными, дабы как-то смягчить их реакцию. К больным, как известно, относятся мягче. Тем не менее, я просил бы всех вас вести себя осторожно в отношении местного населения, и не появляться на улице в тёмное время суток, — Звягин помолчал и добавил с сожалением. — Стреляют-с.

Пояснив некоторые моменты внутреннего содержания, полковник принялся расспрашивать каждого: кто такой, откуда прибыл, где служил ранее. Толкачёв, когда подошла его очередь, пояснил кратко на каких фронтах и в каких должностях служил, под конец добавил:

— В июле был направлен в Петроград, в резерв генерального штаба. Однако назначения не получил. До октябрьского переворота находился при Николаевском инженерном училище, преподавал русскую военную историю. После поражения в ноябрьском выступлении против власти большевиков решился ехать в Новочеркасск.

Полковник слушал, кивал, потом сказал:

— Вам следует заполнить анкету. Вопросы не сложные, — и повернулся к Осину. — Вы, по всей видимости, из юнкеров?

— Так точно, ваше превосходительство! — вытянулся тот.

— В таком случае, ступайте на улицу Грушевскую дом двадцать три. Это здание первого городского лазарета. Спросите штабс-капитана Парфёнова. Он командует Юнкерским батальоном, и у него сейчас острая необходимость в пополнении.

— Извините, господин полковник, — подался к столу Толкачёв, — вы упомянули штабс-капитана Парфёнова Василия Дмитриевича?

— Так и есть. Вы знакомы?

— Мы встречались в Петербурге…

— В Петрограде, — поправил полковник. — Высочайшим указом от восемнадцатого августа…

— Да, простите, конечно же, в Петрограде. И я бы хотел прежде назначения переговорить с ним.

— Это ваше право. Мы никого насильно вступать в Организацию не заставляем.

— А разве Юнкерский батальон отдельная структура?

Звягин болезненно сморщился, как будто его уличили в некомпетентности, и поспешно сказал:

— Нет, конечно, нет. Юнкерский батальон так же является частью Организации. Ступайте.

Толкачёв вышел в коридор. Катя и Маша стояли у окна, Липатников, прислонившись плечом к стене, смотрел в пол и теребил в пальцах папиросу.

— Я на Грушевскую, — сказал Толкачёв. — Кажется, там мой друг.

— А мы, стало быть, здесь, — с грустью вздохнул Липатников. — Жаль с вами расставаться, Владимир. Привык я к вам, вы надёжный. — Липатников снова вздохнул. — Если возникнет необходимость, вы знаете, где нас искать.

— Непременно, Алексей Гаврилович.

— И ещё я хотел бы вас попросить. Кирилл с вами уходит?

— Да.

— Приглядывайте за ним. Понимаете, это очень хороший юноша, и очень ранимый. Он поэт. А в России это многое означает. Понимаете?

Толкачёв кивнул и посмотрел на Катю. Она обсуждала что-то с Черешковым, очевидно, какой-нибудь новый медицинский вопрос. Когда Толкачёв прощался, она даже не повернулась в его сторону, и это невнимание задело его, хотя почему она должна была обращаться к нему и почему её невнимательность его задевала, объяснить себе он не мог.