Гражданская поэзия Франции - [6]

Последнему из ваших королей!»

И узрят парижане: он из Рима

Шел босиком, весь в струпьях и в парше.

И жалкие отрепья пилигрима

Одним мальчишкам будут по душе.

Тут подойдет сенатор: «Тише, дети!

Войди, бедняк, напрасно слез не лей!» —

«О сударь, как я одинок на свете, —

Последний я из ваших королей!»

«Но верно ли, что крови ты монаршей?» —

«Да». И гордясь, продолжит он мольбу:

«Спит в Ватикане мой прапрадед старший.

Ни скипетра, ни злата нет в гробу.

Он продал все, чтоб подкормить, сколь можно,

Своих писак и сделать их наглей.

И скипетром стал посох сей дорожный

Последнему из ваших королей.

Отец мой умер в долговой темнице.

Не завещал он сыну ремесла.

И на хлебах у толстосумов, мнится,

Довольно срама честь моя снесла.

Вот, наконец, я здесь, в обильном граде,

Изгнавшем стольких из семьи моей.

Из жалости впустите Христа ради

Последнего из ваших королей!»

«Ступай за мной! — сенатор добрый скажет, —

Вот наш дворец, будь счастлив между нас.

Поступков наших ненависть не свяжет.

Благодари свободу, преклонясь.

Сенат решит, как дальше мы поступим.

Мы все тираноборцы, но милей

Мечтать, что сей чувствительностью купим

Последнего из наших королей».

Здесь добавленье в духе старых басен:

Республика решает старцу дать

Сто луидоров ренты. Он согласен.

И вот на всех почила благодать.

И Франция, горда своим примером,

Сияет в славе безмятежных дней.

И граждане Сен-Клу избрали мэром

Последнего из наших королей.

БОГИНЯ

Артистке, изображавшей богиню Свободы на революционном празднестве.

Красавица, ясно тебя узнаю:

Ты в шествии гордом прошла перед нами.

Народ окружал колесницу твою,

В руках твоих билось бессмертное знамя.

Во славу твою, в честь твоей красоты

Кричали мы здравицу в юные годы.

Ты юность моя! Это ты, это ты,

      Богиня Свободы!

Защитники наши теснились вокруг.

Ты шла по развалинам средневековья.

Сплетались цветы наших чистых подруг

С воинственным гимном, написанным кровью.

Я, бедный ребенок, до этого дня

Сиротство знававший одно да невзгоды,

Кричал тебе: «Матерью будь для меня,

     Богиня Свободы!»

Но грозное время поблекло для нас.

По юности я не судил о нем здраво:

Пред именем родины милой склонясь,

Страшился одной чужеземной оравы.

Мы вооружились и встали в строю,

Гордясь даже бедностью в час непогоды.

Верни же мне детство и юность мою,

      Богиня Свободы!

Вулкан, извергающий лаву, погас.

Народ двадцать лет уже дремлет, недвижен.

Пришел чужестранец и требует с нас:

«Плати чистоганом за то, что унижен!»

Прошло опьяненье, увяла весна,

Рассыпались храмов возвышенных своды.

И ты — отраженье забытого сна,

       Богиня Свободы!

Я вижу тебя, — но от прожитых лет

И зоркое зренье твое потускнело.

Я вижу тебя, — и на песню в ответ

Смутилась ты, кажется, и покраснела.

Смотри же, очнись! И алтарь, и цветы,

И слава, и прелесть весенней природы —

Все гибнет. Не будешь богинею ты,

      Богиня Свободы!

ЭЖЕЗИП МОРО

ДА ЗДРАВСТВУЕТ КОРОЛЬ

Да здравствует король!.. Порою лживый

Вопит пророк, восторгом опьянясь.

Он раб Тщеславья, Страха и Наживы.

Он на пирах кривляется у нас.

Но в разношерстной клике, среди сброда,

Теснящегося к золотой мошне,

Мне хочется шепнуть по старине:

     «Да здравствует свобода!»

Да здравствует король! Земным владыкам

Лукавый жрец осанну завопил.

Омрачена осанна мощным кликом,

Что долетел сюда из Фермопил, —

То голос средиземного народа,

То эхо славы многовековой,

То Греция подъемлет лозунг свой:

      «Да здравствует свобода!»

Да здравствует король! Над старой башней

Зловещий вопль проносится подчас,

Когда дворяне в распре бесшабашной

На бедняков идут, разгорячась.

На выступе крошащегося свода,

В поместье мертвом, в городе чужом

Лишь путник нацарапает ножом:

     «Да здравствует свобода!»

Да здравствует король!.. И голос мщенья

Припевом этим заглушен давно.

Монарх впивает лесть со дня рожденья.

Как в детстве, в голове его темно.

Но молния ударит с небосвода,

Один проснется он, глядит во тьму.

И гром небесный уши рвет ему:

      «Да здравствует свобода!»

ОГЮСТ БАРБЬЕ

ВСТУПЛЕНИЕ

     Ни кротостью, ни негой ясной

Черты любимых муз не привлекают нас.

Их голоса звучат сурово и пристрастно,

Их хор разладился, у каждой свой рассказ

Одна, угрюмая, как плакальщица, бродит

В ущельях диких гор, у брега волн морских.

С гробницы короля другая глаз не сводит,

Владыкам сверженным свой посвящает стих.

     Поет на тризнах роковых.

А третья, наконец, простая дочь народа,

Влюбилась в город наш, в его тревожный ад,

     И ей дороже год от года

Волненье площадей и залпы с баррикад,

     Когда, грозней, чем непогода,

Шлет Марсельеза свой рыдающий раскат.

Читатель-властелин, я с гордой музой этой

Недаром встретился в крутые времена,

Недаром с той поры мерещится мне где-то

      На людной улице она.

     Другие музы есть, конечно,

Прекрасней, и нежней, и ближе к дали вечной,

Но между всех сестер я предпочел ее,

Ту, что склоняется к сердцам мятежным близко,

Ту, что не брезгует любой работой низкой,

Ту, что находит жизнь в любой грязи парижской,

    Чтоб сердце вылечить мое.

Я тяжкий выбрал труд и не знавался с ленью.

На горе голосам, звучащим все грозней.

Хотел я отвратить младое поколенье

     От черной славы наших дней.

Быть может, дерзкое я выбрал направленье,

     Махины, может быть, такой