Гражданская поэзия Франции - [8]

Как мощно он завыл, как развевалась грива,

Как морщился гигант, как скалился строптиво…

Кровавым отблеском расширились зрачки.

Он когти выпустил и показал клыки.

И тут я увидал, как в самом сердце боя,

В пороховом дыму, под бешеной пальбою,

Боролся он в крови, ломая и круша,

На луврской лестнице… И там, едва дыша,

Едва живой, привстал и, насмерть разъяренный,

Прочь опрокинул трон, срывая бархат тронный,

И лег на бархате, вздохнул, отяжелев, —

Его Величество Народ, могучий лев!

2

Вот тут и началось, и карлики всей кликой

На брюхах поползли в его тени великой.

От львиной поступи одной лишь побледнев,

Старалась мелюзга ослабить этот гнев,

И гриву гладила, и за ухом чесала,

И лапу мощную усердно лобызала,

И каждый звал его, от страха недвижим,

Своим любимым львом, спасителем своим.

Но только что он встал и отвернулся, сытый

Всей этой мерзостью и лестью их открытой,

Но только что зевнул, и, весь — благой порыв,

Горящие глаза на белый день открыв,

Он гривою тряхнул, и, зарычав протяжно,

Готовился к прыжку, и собирался важно

Парижу объявить, что он — король и власть, —

Намордник тотчас же ему защелкнул пасть.

Декабрь 1830

ДЕВЯНОСТО ТРЕТИЙ ГОД

1

Был день, когда, кренясь в народном урагане,

Корабль Республики в смертельном содроганье.

Ничем не защищен, без мачт и без ветрил,

В раздранных парусах, средь черноты беззвездной,

Когда крепчал Террор в лохмотьях пены грозной,

Свободу юную едва не утопил.

Толпились короли Европы, наблюдая,

Как с бурей борется Республика младая, —

Угроза явная для королей других!

Корсары кинулись к добыче, торжествуя,

Чтоб взять на абордаж, чтоб взять ее живую, —

И слышал великан уже злорадный гик.

Но весь исхлестанный ударами ненастья,

Он гордо поднялся, красуясь рваной снастью,

И, смуглых моряков набрав по всем портам,

Не пушечный огонь на королей низринул,

Но все четырнадцать народных армий двинул, —

И тут же встало все в Европе по местам!

2

Жестокая пора, Год Девяносто Третий,

Не поднимайся к нам из тех десятилетий,

Венчанный лаврами и кровью, страшный год!

Не поднимайся к нам, забудь про наши смуты:

В сравнении с тобой мы только лилипуты,

И для тебя смешон визг наших непогод.

Нет жгучей жалости к народам побежденным,

Нет силы в кулаках, нет в сердце охлажденном

Былого мужества и прежнего огня, —

А если страстный гнев порою вырастает,

Мы задыхаемся, нам пороху хватает

Не более, чем на три дня!

Январь 1831

ИЗВЕСТНОСТЬ

1

Сейчас во Франции нам дома не сидится,

     Остыл заброшенный очаг.

Тщеславье — как прыщи на истощенных лицах,

     Его огонь во всех очах.

Повсюду суета и давка людных сборищ,

     Повсюду пустота сердец.

Ты о политике горланишь, бредишь, споришь,

     Ты в ней купаешься, делец!

А там — бегут, спешат солдат, поэт, оратор,

     Чтобы сыграть хоть как-нибудь,

Хоть выходную роль, хоть проскользнуть в театр,

     Пред государством промелькнуть.

Там люди всех чинов и состояний разных,

     Едва протиснувшись вперед,

К народу тянутся на этих стогнах грязных,

     Чтобы заметил их народ.

2

Конечно, он велик, особенно сегодня,

      Когда работу завершил,

И, цепи разорвав, передохнул свободней,

      И руки мощные сложил.

Как он хорош и добр, недавний наш союзник,

      Рвань-голытьба, мастеровой,

Чернорабочий наш, широкоплечий блузник,

      Покрытый кровью боевой, —

Веселый каменщик, что разрушает троны

      И, если небо в тучах все,

По гулкой мостовой пускает вскачь короны,

      Как дети гонят колесо.

Но тягостно глядеть, что бродят подхалимы

     Вкруг полуголой бедноты.

Что хоть низвержены, а всё неодолимы

     Дворцовой пошлости черты.

Да, тягостно глядеть, как расплодилась стая

    Людишек маленьких вокруг,

Своими кличками назойливо блистая,

    Его не выпустив из рук;

Как, оскверняя честь и гражданина званье,

    Поют медовые уста,

Что злоба лютая сильней негодованья,

    Что кровь красива и чиста;

Что пусть падет закон для прихоти кровавой,

     А справедливость рухнет ниц…

И не страшит их мысль, что превратилось право

     В оружье низменных убийц!

3

Так, значит, и пошло от сотворенья мира:

      Опять живое существо

Гнет спину истово и слепо чтит кумира

      В лице народа своего.

Едва лишь поднялись — и сгорбились в унынье!

      Иль вправду мы забудем впредь,

Что в очи Вольности, единственной богини,

      Должны, не кланяясь, смотреть?

Увы! Мы родились во времена позора,

      В постыднейшее из времен,

Когда весь белый свет, куда ни кинешь взора,

      Продажной дрянью заклеймен;

Когда в людских сердцах лишь себялюбье живо,

      Забвеньем доблести кичась,

И правда скована, и царствует нажива,

      И наш герой — герой на час;

Когда присяги честь и верность убежденью

      Посмешище для большинства,

И наша нравственность кренится, и в паденье

      Не рассыпается едва;

Столетье нечистот, которые мы топчем,

      В которых издавна живем.

И целый мир лежит в презрении всеобщем,

      Как в одеянье гробовом.

4

Но если все-таки из тяжкого удушья,

        Куда мы валимся с тоски,

Из этой пропасти, где пламенные души

       Так одиноки, так редки,

Внезапно выросла б и объявилась где-то

       Душа трибуна и борца,

Железною броней бесстрашия одета,

       Во всем прямая до конца,

И поражая чернь и расточая дар свой,